когда он в тебя кончает, или отсоси у него и не проглатывай, потом сама все сделаешь шприцем в ванной, ну голову-то включи. А я подумала, что действительно, и как-то раз решила, что чем черт не шутит, и сказала ему: хочу кончить, как актрисы в порно. А ты что, не кончаешь у меня, что ли? Я сказала, что нет. Ну, он стал целовать меня везде и трогать, потом засунул мне руку в трусы, сперва один палец, потом два, сначала легонько, почти не касаясь, а я принялась двигать бедрами вверх и вниз, типа мне очень хочется, но он перестал. Еще, попросила я, и он вошел и начал меня трахать, да так рьяно, что мне показалось, будто у меня внутри есть кнопка и он на нее жмет, и я стала говорить «да, еще, быстрее» и повторять его движения и закричала, а он зажал мне рот рукой, потому что мы были у его матери и он боялся, что она нас услышит. И тогда у меня пробежала типа как судорога по ногам, а потом я вся обмякла у него на руках и только после поняла, что он кончил вместе со мной и не успел вынуть, и почти расплакалась от переизбытка чувств. Потому что я поверила, что теперь-то мы оба хотим дочку и забыла, что еще совсем недавно я знать его не хотела, а через две недели я предложила ему съехаться, и он сказал, что непременно, как только выгорит дельце, но потом случилось несчастье с моим братом, и я поставила ему ультиматум: либо съезжаемся сейчас, либо не съезжаемся никогда. Ну, мы и переехали в дом с двориками, где позже появится Леонель.
Домик был маленький и нуждался в ремонте, но мне он нравился, потому что к нему прилагалось два больших дворика – спереди и сзади. Можно было повесить белье, и к полудню оно высыхало, а можно расставить перед домом кашпо или посадить цветы – здорово же. Еще мне нравилась встроенная кухня с духовкой и вытяжкой – это прямо роскошь, особенно для меня, потому что я много готовлю. Плита была, конечно, не новая, и из четырех конфорок работали только две, но тут уж надо брать, что дают, – от добра добра не ищут.
Домик был маленький, и, хотя я не то чтобы чистюля, мне все же нравилось жить в чистоте, а Леонель – он постоянно все пачкал: писался, какался, оставлял пятна на стенах. Я весь день ходила за ним с тряпкой. Если ты так сильно хочешь жить в говне, живи в говне, говорила я ему, а он доканывал меня своими раскачиваниями на стуле, и повторял только «оре оре», и совал пальцы в рот, и дергал себя за губу, и качался туда-сюда, туда-сюда. Оре-хуере, сказала я ему как-то, отмывая его от какашек, а он бог знает когда успел ухватиться за попу, испачкал пальцы и, как свинота последняя, сунул их себе в рот. Ох, как у меня тогда подгорело, будто чили в жопу засунули! Оре-хуере, сказала я, схватила его за волосы и сунула под холодную воду, а он стал кричать «оре тита оре оре оре тита тита тита оре-е-е-е…» Он будто звал кого-то на помощь и горько плакал, захлебываясь соплями и водой, и вдруг схватил меня ручками за волосы, и мне стало мерзко от самой себя, а еще я подумала, что он зовет кого-то на помощь, потому что подсознательно понимает, какая я гадина и мерзавка, и поэтому он так истошно вопит, чтобы пришла уже эта гребаная Оре, и я тогда страшно заревновала, расстроилась и встала под душ, чтобы помыть его как следует, и принялась гладить его мягкие курчавые волосики, и обняла, и хотела было попросить у него прощения за все, но не попросила.
В тот день Леонель рано лег спать. Я его уложила в кроватку, купленную специально для него, и долго не уходила. Леонель был красивым мальчиком, думаю, что, когда я его забрала, ему было два или три года: пухлые щечки, огромные глазищи с длинными кудрявыми ресницами и малюсенькие ручки. Кажется, глядя на него в тот день, я влюбилась в него заново, потому что, по правде говоря, у нас с Рафаэлем никогда не получился бы такой красивый ребенок, даже если взять от нас самые лучшие гены.
Я смотрела на свой домишко: такой маленький, такой некрасивый, такой обшарпанный, но мой. А еще этот дом так много для меня значил, потому что мне пришлось за него побороться. Я сказала Рафаэлю, что если мы будем жить вместе, то точно не у его матери. Он взбрыкнул: типа, а почему не у нее, и вообще на хера он тогда надстраивал дополнительный этаж с двумя комнатами… Ну, комнаты отличные, и руки у тебя золотые, но я не буду там жить хотя бы потому, что ты меня даже не спросил, сказала я, и вообще, ты как себе это представляешь: твоя мать и я в одном доме? А он типа не должен был меня спрашивать, потому что это его деньги, его дом и его мать. А, ну раз это твои деньги, твой дом и твоя мать, то сам там и живи, потому что я не собираюсь жить приживалкой у твоей чокнутой мамаши, не-а. Не смей оскорблять маму, сказал он, угрожающе сжимая лапу в кулак. Но я не испугалась: давай, говорю, ударь меня, сволочь, заступись за мамочку, тогда я тут же ее навещу и сломаю ей что-нибудь на хер, а когда она спросит, за что, отвечу, что раз ее любимый сынок меня бьет, а она типа не при делах, так отчего же и мне ей не врезать, фиг ли. Он опустил кулак и сказал: ого, да ты, блядь, совсем больная, – а я, поскольку давно уже мечтала послать свекровь на три буквы, с облегчением ответила: как и ты, милый, как и ты. Вот тогда-то я и сказала ему про домик с двориками, недалеко от автобусной остановки, откуда я смогу пешком дойти до одного из магазинов, куда я доставляла порционное желе, а он сказал «окей», типа не против, но что за аренду буду платить я, потому что у него денег нет, и вообще, с чего ему тратиться, когда у него пустуют две чудесные комнаты. Я согласилась, пусть все траты будут на мне, он раздраженно цокнул языком, и скоро мы переехали в наш новый домик.
Перед тем, как мы перевезли вещи, я, конечно, засомневалась: ты правда хочешь жить с этим подонком в одном доме и видеть его физиономию
