Алексеевич поморщится, процедит «Спасибо» и разъединится. Потому что нечего отвлекать артиста от репетиции.
Но президент пока не звонит, зато начинается прогон. Всё первое отделение Всеволод Алексеевич поёт сольно, и Сашка надеется, что прогон будет условным. Ну честное слово, зачем ему свои старые песни репетировать? Миллион раз же их пел, ну не слова же он забудет. И под фонограмму же. Но оказывается, что репетируют дислокацию. Как выходит балет, где в этот момент стоит Туманов, какая декорация какую сменяет, и всё в таком роде. Сложнее всего с детским коллективом, который подпевает Туманову в первых трёх песнях.
— Девочка в розовом и Всеволод Алексеевич! — раздаётся низкий голос откуда-то сзади.
Сашка оборачивается и видит только огоньки камер и окошко аппаратной. Телевизионщики, догадывается она. Сейчас кадр выставлять будут.
— На финальном аккорде замрите на шаг левее, пожалуйста. Прогоним ещё раз.
Сашка скрипит зубами. Если каждую песню по пять раз прогонять, что от Туманова останется к вечеру?
Всеволод Алексеевич и девочка в розовом, допев песню, послушно замирают левее. Тут же на сцене появляется полная тётка, до этого державшаяся у кулис. И ревностно переставляет девочку правее. Что-то говорит Туманову.
— А мне говорят, чтоб стоял по центру, как репетировали, — в микрофон повторяет он только что услышанное.
С такой детской интонацией, как будто он ровесник девочки, тоже поёт в коллективе пухлой тётеньки и теперь совсем не понимает, где же ему, в конце концов, стоять. Растерянный мальчик Севушка, восемьдесят, прости господи, годиков. Сашка мысленно стонет.
— У нас здесь телевидение или детский сад «Ромашка»? — рявкает Ренат. — Вы на телевизионную картинку работаете! Женщина, уйдите, Христа ради! Дети, все встают на шаг левее!
Старый добрый Ренат. Крики, угрозы, унижения. Между прочим, он только что наорал на педагога в присутствии его воспитанников. Безобразие, но Сашке даже легче становится, всё же есть в мире что-то стабильное. Потому что растерянный и зависший Туманов пугает её до чертиков. Интересно, он каждый юбилейный концерт таким был или спешал эдишн по случаю грандиозной даты?
Первое отделение прогоняют сравнительно быстро, часа за полтора. Из них минут пять Туманову удаётся посидеть на качелях и за столиком их импровизированного ретро-кафе. Но всё остальное время он ходит, стоит, иногда даже пританцовывает. Иногда трёт колено, иногда старается повыше поднять ноги, чтоб не затекали, но в целом выглядит вполне бодренько. И Сашка только надеется, что его запала хватит до вечера.
Второе отделение репетируют намного дольше и мучительнее. «Арабески» никак не могут выучить ни текст, ни движения. А Туманов репетирует с ними, у него три реплики в их номере. И Сашка просто поражается его терпению, когда он с милой улыбкой в пятый раз начинает с начала, потому что одна не может попасть в такт, а вторая забывает слова. Эти грёбаные два куплета и три прихлопа Сашка сама уже наизусть выучила, что там учить-то? Но она, увы, не «арабеска», а хорошая память на тексты для сцены не так важна, как упругая попа и длинные реснички. И богатый папа или спонсор. Тьфу, прости господи.
Сашка чувствует, что заводится. Смотреть на всех этих приглашённых «друзей» тошно до невозможности. Потому что почти все настоящие друзья или хотя бы равные по статусу Туманову коллеги давно в могилах. Она уже собирается выйти прогуляться, перекурить, когда начинают репетировать «Вечную любовь». Дуэт.
— А где Марина? — вопрошает со сцены Туманов.
Сашка останавливается в проходе, пытаясь понять, в каком кармане у неё сигареты и зажигалка. Ну не в куртке же остались, правда? Потому что куртка в гримёрке, идти придётся через сцену.
— Марина приедет сразу на концерт, — поясняет Ренат. — Звонила.
— Потрясающе, а как я должен репетировать?
Что там репетировать, господи? Вы с этой Мариной (точнее, Мариной Степановной уже лет сорок как) эту «Вечную любовь» пели миллион раз.
— Нет, я должен прогнать номер. Я должен запомнить, где я стою, как я к ней поворачиваюсь.
Господи…
— Сашенька, ну-ка иди сюда. Постой-ка со мной за Марину.
Сашка медленно-медленно оборачивается к нему, изгибая бровь. Но её убийственный взгляд он вряд ли может оценить: он стоит на освещённой сцене, а Сашка в полутёмном зале. И приходится идти. Залезать на сцену. Вставать рядом с Тумановым. И открывать рот под «Вечная любовь, верны мы были ей…». Господи, за что ты меня так ненавидишь?
А Ренат в зале ржёт. Сашка явственно видит, как он ржёт. И только Всеволоду Алексеевичу нормально. Ему вообще всё равно, кто с ним сейчас рядом стоит, он видит тупо партнёршу по сцене, объект, которому нужно улыбнуться, к которому нужно вовремя повернуться, вовремя взять за руку, признаваясь в вечной любви. А в глазах никакой любви нет и в помине, есть только сценическая маска. На Сашкином месте сейчас мог бы и парень стоять, да хоть сам Ренат. Туманов улыбался бы точно так же.
Но хуже всего не это. Хуже всего, что по проходу идёт Зарина Аркадьевна. Медленно так идёт, внимательно глядя на сцену. И любуясь, как под фанеру сто пятьдесят лет назад записанного дуэта Сашка изображает «вечную любовь».
— Александра Николаевна весьма убедительна, а тебе, Севушка, извини, не верю, — громко резюмирует она, как только фонограмма замолкает. — Надо бы поработать над ролью.
— И тебе не хворать, — бормочет Туманов, но без особых эмоций. — Всё, отрепетировали. Следующий номер.
Хоть бы «спасибо» сказал. Сашка спрыгивает со сцены, игнорируя лесенку, до которой ещё идти. Хмуро кивает Зарине и всё-таки идёт курить. Мадам Туманова выходит на улицу за ней.
— Я вижу, праздничное настроение льётся через край, — усмехается Зарина.
— Он всегда таким был? В дни московских сольников, я имею в виду, — Сашке удаётся прикурить только с третьего раза — ветрено.
— Примерно, — кивает Зарина Аркадьевна. — Может быть, сейчас сильнее нервничает, потому что перестал себя чувствовать на сцене уверенно. Но в целом такие концерты никогда не были праздником.
— Я всё ещё не понимаю, зачем. Это же не удовольствие, не радость, даже творчеством это всё не назовёшь. Творчеством там только Ренат занимался, собирая программу по принципу «я его слепила из того, что было». Все же песни под фанеру, Зарина Аркадьевна, вообще все!
— Тебя это до сих пор удивляет или расстраивает? Ты хочешь, чтобы он ещё и живьём пел? Во-первых, это уже фантастика, чисто физиологически невозможно. Во-вторых, ради кого и чего? Ты думаешь, сегодня ценители вокального искусства соберутся в зале? Там будет обычная московская тусовка. Ради неё глотку драть? Да ему простоять три часа уже подвиг.
Сашка
