- А что будем есть в пути? - спросил Клео. - Если как сегодня, ничего лучше не придумаешь!
- Будем глотать то, что перед этим съедят, переварят и высрут верблюды...
Цинь отпустил под овчинной курткой ремень на штанах. Рыгнул. Подмигнул Клео.
Разговаривал он с набитым ртом, брызгая слюной. Если попадался горячий кусок, втягивал с шипением воздух сквозь редкие зубы. Сплюнув капустный лист назад в пиалу, назвал, как бы между прочим, место встречи, когда повозки с товаром минуют линию блокады Пекина. В городке Баотоу на реке Хуанхэ. И стремительно, чуть ли не давясь, нажравшись до отрыжки, ушел первым, сказав, чтобы отец расплатился за обед, поскольку стоимость ужина, устраиваемого для знакомства, входит в оплату услуг караванщика. Такова традиция. Вышло так, что отец, депутат первого в истории Китая парламента, ставил угощение такому ничтожеству!
На улице мела поземка. В жарко натопленной гостиной "Дворца ночных курочек" девицы слонялись в американских ночных рубашках и купальниках, некоторые вообще в одних чулках. Карнавал для офицеров осажденного гарнизона шел ежевечерне. Каморки девиц занимали второй этаж. Над косяком двери, которая вела в предоставленную им комнату, висела красная табличка с золочеными иероглифами: "Белоснежная Девственность".
Сама Белоснежка, переехавшая к товарке, вызвалась готовить им завтрак по-пекински, как значилось в меню заведения. Жидкая пресная каша, почти рисовый отвар, распаренные овощи и сливовый компот. Девушка оказалось такой красоты, что депутат, усмехнувшись, велел сыну закрыть рот, пока в него не залетела муха.
Во "Дворце ночных курочек" они прожили четыре дня. Белоснежная Девственность плакала, когда узнала об отъезде Клео. Он стеснялся сказать отцу, что происходило между ними, когда депутат отлучался по делам. Белоснежка затаскивала Клео на себя, нежные пальцы обшаривали его обнаженное тело, он переживал долгие минуты мучительного ожидания, прежде чем оказывался в "лоне нежнейшего лотоса". Это называлось "принц в пламени негасимого наслаждения" и стоило дорого. Клео купался в "пламени" безвозмездно, по любви. Белоснежная Девственность продиктовала адрес, по которому умоляла писать, чтобы облегчить ей боль неминуемой разлуки.
- Как же ты прочтешь письмо, если не знаешь иероглифов? - удивился Клео.
Белоснежка ответила, что попросит прочитать подругу. И продиктовала:
- Девице по имени Белоснежная Девственность во "Дворце ночных курочек" рядом с винным заведением "Ворчливая жена" на улице Восьми достоинств к югу от ворот Чиэн в Пекине.
С ассенизационным обозом, возчиками в котором действительно оказались студенты, они проехали Восточные ворота. Порывистый ветер крутил в их нефе повешенного, казавшегося невесомым и иссохшего, словно осенний лист. Возница-студент, завернувшийся в маскхалат и одеяло поверх американской ворсистой шинели, сморщив нос от трупной вони, сказал:
- Нужны решительные меры по спасению родины от расхитителей и спекулянтов, а также других себялюбцев.
Возможно, высокие слова предназначались для офицера, выводившего обоз до линии фронта. Офицер и коммунистический командир обменялись на ветру какими-то свертками, не обращая никакого внимания на объезжавшие их телеги, совсем не походившие на ассенизационные. Клео удивился: вокруг на много сотен шагов не было ни одного солдата и стояла оглушающая тишина. Где же фронт?
Студент, оказавшийся дезертиром по имени Чжун Цы, рассказывал о боях своей 60-й армии во Вьетнаме, потом в Чунцине и Пекине. Второй студент, с удивительной для его учености сноровкой подправлявший навозные мешки под хвостами крепких лошадок, важно качал головой и повторял, что эти исторические подробности непременно следует занести в дневник. В университет, по его словам, он приехал в начале учебного года и из-за осады ни на одной лекции ещё не побывал.
Несколько раз пролетали самолеты. Красных так и не повстречали.
Караван распадался. Дезертир сказал несостоявшемуся первокурснику:
- Слезай, приехал. Двигай отсюда и не оглядывайся!
- Постыдись, Чжун! - сказал отец. - Он такой же студент, как и ты.
- Да нет, ошибаетесь, почтенный. На самом-то деле я капрал Ли Мэй, сказал первокурсник. - Охранный батальон. Думаю, что с вооруженными силами я, как и солдатик Чжун Цы, попрощался навсегда... Может, сгожусь вам? За одну еду, хозяин?
Первую ночь простояли в поле. Капрал, назначенный отцом в караул, грелся под брюхом лошади. Клео, к которому сон не шел из-за грез о Белоснежной Девственности, вылез из повозки. Спросил:
- Ли Мэй, непременно нужно вешать людей? Проще, наверное, расстрелять?
- Ты про кого? Если про висевшего в Восточных воротах, то он в действительности сам наложил на себя руки. Я знаю всех, кого вешали последние две недели по приговору. Наш батальон как раз и выполнял эту работу... Нет, тот был самоубийцей.
- Кто же решается на такое?
- Красные запрещают курить опиум. Подвоз в город истощался. Этот бедолага маялся, маялся, да и повесился. Из чувства протеста. Я так думаю... Все несчастья от запретов. У красных их много... Например, по их религии запрещено красть, потому что запрещено также и иметь. Когда же нечего или не у кого красть, остается украсть собственную жизнь...
Капрал хихикнул.
Очень опасный, подумал Клео. Но отец-то опаснее.
Каким долгим-предолгим окажется путь, он понял в Баотоу.
Поначалу городок показался обычным, как все такие городки: глинобитные заборы, роющиеся в талом снегу свиньи и собаки, замотанные в рванье дети, тесные улицы, стены угловых домов покорежены телегами. И вдруг ослепительное солнце над раскинувшимся в поле караван-сараем. Сотни, тысячи верблюдов, лошадей и ослов на хлюпавшем под копытами, вязком, словно болото, лугу. Караванщики паковали товары, нагружали тюки, чинили сбруи, слонялись, разговаривали, сбивались кучками вокруг драчунов, брили ножами головы. Ржание, мычание, топот, вопли, свист...
Лошадь вскинулась и мотнула гривастой головой. Кто-то схватил её под уздцы. Державший вожжи отец привстал на передке. Задирая на спине куртку, потянулся к маузеру.
- С прибытием к началу великого шелкового пути! - крикнул караванщик Цинь, обходя лошадь. Свежевыбритое темя лоснилось, голые в синих венах руки, заросшие рыжим волосом до подмышек, торчали раскорякой из кожаного жилета, под которым не было рубашки. На горле ошейником вилась татуировка, уберегающая от насильственной смерти. Поистине загадочный человек! Мусульманин с буддийской отметиной...
Верблюды, к которым он их привел, оказались густого красного оттенка с черными кругами вокруг глаз. Четыре. Высокие, крепкие и такие же надменные как Цинь.
- Все мои. Настоящие таджикские, - сказал он отцу. - Будешь заводить собственную связку, покупай таких.
- Я слышал, иногда берут пристяжного на мясо, - сказал отец. - Может, купить пятого?
Цинь сплюнул, два раза обкрутился вокруг себя. Вводил в заблуждение дьявола, если тот оказался рядом и услышал непотребное.
- Запомните, почтенный Лин Цзяо, погонщики не едят верблюжьего мяса. Не выделывают и не продают верблюжьих шкур. Верблюды и погонщики - это единый мир. Со своими общими богами и законами...
Он посмотрел на Клео.
- Мир не меньшего значения и не худшей цивилизации, чем страна ханей Китай, Срединное государство Вселенной.
- Спасибо, брат Цинь, - сказал отец. - Всякая беседа с вами поучительный урок.
- Уроки будут позже, - ответил брат Цинь торжественно. - Тысячи ли через пустыню. Жажда, которая превратит кишки в известь. Огромные мухи, пьющие кровь. Зимник через монгольский перевал Смерти. Бандиты, вырезающие спящих...
Караванщик молитвенно сложил руки, на которых ветерок, пропахший вонью караван-сарая, ремней и кож, чеснока и рыбного соуса, снега и навоза, дыма и мочи, шевелил отвратительные рыжие волосы. В изгибах верблюжьих шей, в надменных мордах с раздувающимися ноздрями вдруг увиделось нечто драконье, таинственное и грозное, сродни ликам в кумирнях, где Клео всегда становилось тревожно от воскурений.
Цинь вдруг заорал на него:
- Взбирайся, малыш, на своего таджика и возвращайся через год богатым и сильным! И делай то, что должно быть сделано... Вперед, малыш! И только вперед!
- Я не малыш, - сказал Клео. - Я уже сообщал вам. Мое имя Лин Цэсу.
- Вот как?
- Караванщик подвыпил, - шепнул отец. И умиротворяюще предложил Циню познакомить их с прекрасными животными.
Первого, небольшого и казавшегося козлоподобным, звали Вонючкой. Второго, покрупнее, - Ароматным. Самый высокий, третий, носил кличку Тошнотворный. А четвертого, более бледной масти, именовали Сладенький. Все семилетки. Лучший возраст, как пояснил Цинь, для тяжелых дальних путей.
Вонючка считался самым выносливым. Ему предназначался груз Циня пачки прессованного чая, шелк, американские сигареты, упаковки с ручными часами, мотки электропроводов, три радиоприемника, пенициллин, противозачаточные средства, вакцины от венерических заболеваний и запаянный бак с виргинским табаком. Груз отца - гвозди, подковы, петли для дверей, замки - по объему меньше, но тяжелее, раскладывался на остальных трех.
