Золочёные горы - Кейт Маннинг

– Поможет чашечка чая, – воскликнула миссис Херли из соседней камеры. – Подождите, я сейчас вскипячу.

Сквозь дощатую стену послышался звук зажигаемой спички, наша соседка затараторила:

– Они поставили мне крошечную керосинку в этот курятник, а ведь я никогда никому не продала ни глотка спиртного! А они заперли меня здесь и оштрафовали! На три тысячи долларов! Без всяких улик.

Наша соседка по заключению просунула через прутья дымящуюся чашку. К. Т. сделала глоток и чуть не захлебнулась.

– Бог мой!

Чай был сдобрен самогоном.

– Тише, – предупредила миссис Херли, протягивая мне другую чашку. – Пейте свое лекарство.

За окнами нашей клетки наступил вечер. Сторожевой пес Пфистер зажег лампу и отправился ужинать, оставив нам поднос с черствым сыром и еще более черствым хлебом. Я попыталась заснуть, но тревоги не давали забыться. Что произойдет дальше? Что с моими деньгами? К. Т. трясло в лихорадке. В темноте внезапно раздался шум, словно крысы скреблись в стенах. Снаружи зашептали:

– Рита, Рита.

– Джо, дорогой! – проворковала миссис Херли. – Дамы, хорошая новость! Мой Джо только что сунул бутылку этому остолопу Карли Пфистеру. Тот будет теперь держаться от нас подальше. И нам принес новый кувшинчик. У меня есть соломинка. У вас тоже будут. Пощупайте вдоль южной стены.

– О, мой бог, – воскликнула К. Т. – Сифонная трубка. Гениально.

Через щель в стене просунулась резиновая трубочка. К. Т. со смехом согнулась пополам и втянула через нее жидкость.

– На вкус как керосин, – сказала она, проглотив напиток.

Я тоже сделала пару глотков. Сила самогона сбила нас с ног, всех троих.

Наш тюремщик Пфистер устроил себе отдельную вечеринку, со взломом. Пока мы спали, он и его дружки «пинкертоны» вломились в редакцию «Рекорд» и принялись крушить и грабить. Они увезли печатный станок, собрали в ящик шрифты. Позже мы узнали от Дотти Викс, что они всё свалили в огромный сугроб за домом. Наборные кассы, направляющие штифты, виньетки – все, из чего состояли предложения, печатавшиеся в «Мунстоун сити рекорд», потонуло в белой могиле. Возможно, они все еще там.

Ночью в камере было темно, как в брюхе у пса. Примерно в четыре утра нас разбудили вспышки фонаря, светившего прямо в глаза. Вернулся Пфистер со своими приятелями, шерифом Смайли и Быком Бакстером.

– Встаем, – Пфистер отпер нашу клетку и стащил нас с убогих коек.

Миссис Херли хрипло запричитала:

– Вы же не ведете их на виселицу? Освободите женщин.

– Они свободны, – отозвался Бакстер. – И могут свободно сесть на утренний поезд.

Нас повели по Мраморной дороге. Лучи фонарей отбрасывали наши искаженные тени на снежные сугробы, словно по бокам от нас шагали призраки.

– Куда нас ведут? – потребовала ответа К. Т. – На каком основании? Какой закон мы нарушили? Где ордер? Где судебное предписание, согласно habeas corpus [123]?

– Любите латынь? – улыбнулся Смайли. – Как насчет postmortem [124]?

– Вы нарушаете закон, мистер Смайли, – заметила К. Т.

– Военная необходимость не признает закона, – заявил Смайли.

«У нас со Смайли есть оправдания своим преступлениям, хоть и разные», – подумала я, зная, что идея Робин Гуда выше мотивов Смайли. Что за военная необходимость вынуждает бросить в тюрьму трясущуюся в лихорадке женщину и ее помощницу-служащую? Я защищала рабочих лошадок, а Смайли был жополизом, действовавшим лишь в собственных интересах.

– Мисс Редмонд нужен врач, – заметила я.

– Что это, гуси летят? – спросил он, приставив ладонь к уху. – Слышите кряканье, помощник Пфистер?

– Слышу, шериф, – ответил тот. – Кудахчут.

Они весело захохотали и под дулом пистолета затолкали нас в поезд, отъезжавший в 5:35 утра.

– У проводника приказ, – сказал Смайли, – он не выпустит вас раньше Денвера.

– Там мы встретимся с моим адвокатом, – сказала ему К. Т. – Его зовут Крамп. Он знаменит тем, что у него три руки. Третья – длинная рука закона. И она потянется прямо к вам, мистер Смайли, и к остальным наемным шавкам из вашей стаи.

С этими словами мы покинули город. Он растаял в облаках, а мы даже не оглянулись.

Поезд застрял на три дня из-за лавины на перевале Грабстейк, в жутком холоде. Есть было нечего, кроме сухих крекеров. К. Т. сидела, прислонив горящий лоб к моему плечу. Спали мы сидя.

В Денвере извозчик доставил нас к дому сестры К. Т. Дейзи Томас, вдовы с ребенком. Она уложила К. Т. приходить в себя на диване в гостиной. Мне выделили лежак на полу в комнате ее дочери Дженни, веснушчатой десятилетней девчушки с редкими ресницами и ржаво-рыжими волосами. Я забралась под одеяло и продрыхла четырнадцать часов. Когда взошло солнце, вдали за городом я разглядела острые вершины гор, куда никогда не собиралась возвращаться.

Весна пахла талым снегом и зелеными побегами. Птички распевали prin-tems, prin-temps [125]. К. Т. пошла на поправку и повеселела, благодаря заботе своей сестры и общению с племянницей. Я стирала, готовила и обучала Дженни латинским глаголам: dico, dicere, dixi, dictus. Написала письмо маме: «Газета в Мунстоуне закрылась». Объяснять ничего не стала, только сообщила свой новый адрес. «Племянник мисс Редмонд Роберт учится в университете, и мне отдали его комнату. Взамен я обучаю младшую девочку и помогаю по хозяйству». Я отправила ей двадцать долларов и старалась не думать об украденных у Паджеттов деньгах, лежащих в банке. Я не вправе была их тратить. В моих собственных карманах оставалась всего сотня долларов. Еще двести спрятаны в Мунстоуне между страницами книг. А может, их уже украли «пинкертоны».

Возвращаться было небезопасно. Вернуть наше с К. Т. имущество мы не могли, пока начатый по ее заявлению суд не вынесет постановление об истребовании. Дотти Викс написала, что на двери «Рекорд» повесили замок. «Твой кот Билли забрел, мяукая, ко мне в пекарню, – говорилось в письме, – и теперь ловит мышей у меня на кухне».

«Берегись, – написала в ответ К. Т. – Полковник Боулз обвинит тебя в укрывательстве большевистского кота».

Мои мысли были так же далеко от большевизма, как и от самого Мунстоуна: я жила в комфорте под кровом семьи Томас. Я задумывала стать Принцессой воров, но прошла весна, а я так и не предприняла никаких действий. Лишь размышляла и читала у окна гостиной.

– Почему бы