продолжал он, христианство холодной мертвой рукой сжало глотку европейскому воображению. Какое счастье, что его тирании настал конец. То, что казалось набожностью, было насильно навязанным конформизмом в рамках тоталитарного менталитета. В шестнадцатом веке любой усомнившийся в нем или отрицавший его мог бы поплатиться за это жизнью. Как любой протестовавший против социалистического реализма в сталинском Советском Союзе. Христианство на протяжении пятидесяти поколений не только тормозило развитие науки, но и все культуры в целом, запрещая свободу выражения и исследования. Оно на целую эпоху похоронило вольную философию классической античности, оно заставило тысячи лучших умов копошиться в кроличьих норах мелкотравчатой теологии. Оно распространяло свое так называемое «Слово» путем жутчайшего насилия и утверждалось ценой пыток, преследований и смерти. Милостивый Иисус, ха-ха! Да в богатом многообразии всемирного человеческого опыта существует бесконечное число сюжетов и тем не менее по всей Европе крупные музеи набиты одним и тем же хламом. Это хуже, чем попса. Это тот же песенный конкурс «Евровидения», только с применением масляных красок и золоченых рам. Говоря все это, он был поражен силой и страстью своих чувств, но в итоге испытал радостное облегчение, словно сняв с души груз. Ведь он говорил – кричал – о совсем другом. Как же приятно, продолжал он, уже успокоившись, видеть изображение простого буржуазного интерьера, батон хлеба на столе с лежащим рядом ножом, пару, катающуюся на коньках по замерзшему каналу и держащую друг друга за руки, они пытаются улучить момент радости жизни, пока «
чертов священник не смотрит на них. Боже, благослови голландцев!».
Дафна, которой оставалось тогда жить восемь недель, взяла его за локоть. Ее улыбка, сочувственная и милая, растопила его озлобление. Она показывала ему пример достойной встречи со смертью.
– Пора обедать, – сказала она. – Думаю, тебе надо выпить.
Прогулки и осмотр туристических достопримечательностей оживленного города начали ее утомлять, ей захотелось домой. Они сократили свое путешествие на три дня и поездом вернулись в Лондон. Им предстояла еще одна поездка, и ей было бы неплохо передохнуть в доме на Ллойд-сквер перед отъездом. Через пять дней она была в хорошей форме, они загрузили в багажник ее машины запас провизии и походное снаряжение. Она опять захотела сидеть за рулем. «Последний мой шанс», – неустанно повторяла она. По ее просьбе он забронировал коттедж на реке Эск [170]. Она там останавливалась в девятилетнем возрасте с отцом, сельским врачом и натуралистом-любителем. Она помнила, какую радость ей доставляло общение с ним. Отец и дочь вместе совершили восхождение на Скофелл-Пайк, самую высокую гору в Англии, а то и в мире. В коттедже «Бёрд-Хау» на взгорье долины не было электричества – еще одна восхитительная особенность этого места, и там разрешалось зажигать свечи и вносить их в спальню, где пламя отбрасывало на стены пугающие трепещущие тени.
Когда Дафна преодолевала перевалы Райноуз и Харднотт, Роланд вспомнил то время, когда четырнадцатилетний Лоуренс вдруг объявил, что хочет взобраться на гору. И уже через два дня они остановились на ночлег в долине Лангстрат с намерением завтра рано утром подняться на одноименную гору.
– Я удивился, насколько он был неутомимый и с какой скоростью он заставил меня совершить то восхождение.
Дафна рассмеялась:
– Ты говоришь это с грустью.
– Я скучаю по нему.
Они приехали в Бёрд-Хау за два часа до темноты. Над коттеджем висели низкие тучи и накрапывал дождик. К коттеджу вела каменистая дорога, и днище машины с низкой посадкой громко скрежетало, царапаясь о торчащие камни. Роланд перенес их вещи через сад, заросший давно не кошенной травой, пока Дафна наводила порядок в коттедже. Даже в сумерках он смог оценить окружавшую их красоту. С обеих сторон высились лесистые холмы. Река Эск, невидимая за деревьями, текла по низине, к которой полого сбегал луг, окаймленный стенкой, сложенной из плоских камней. Коттедж был без изысков. Ни ванной – мыться можно было над раковиной в кухне. Внизу был подвал с вымощенным булыжниками полом и биотуалет.
На следующее утро дождь прекратился, и небо немного расчистилось. Прогноз обещал местами солнце. Они наполнили рюкзаки едой и отправились по тропинке вдоль русла реки вверх по течению. Через пеший мост у фермы Тау-Хаус они перешли на восточный берег. Дафна хотела найти и показать ему определенное место. Идти по тропинке было несложно, но они шагали медленно и каждые двадцать минут или около того останавливались передохнуть.
Присев на лесенку, перекинутую через выложенную из камней низкую стенку, она приняла обезболивающее и потом шагала уже более уверенно. На дорогу в несколько километров у них ушло три часа. Они прибыли на место, перейдя через Лингкоувский мост. Она была воодушевлена. Ее поразило, что простенькая арка из камня сейчас была точно такой же, как и пятьдесят лет назад, когда она сидела возле нее с отцом и он рассказывал ей о войне. Он служил в корпусе медицинской службы и лечил солдат британской армии, которая с боями пробивалась через Северо-Германскую низменность к Берлину. По ее словам, он не любил проявлять чувства, но, рассказывая о своей работе, держал ее за руку и доходчиво, как мог, объяснял девятилетней девочке систему очередности оказания помощи раненым в бою. По мере того как их подразделение продвигалось все дальше на восток, то есть дальше от дома, он старался регулярно посылать письма матери Дафны.
– Я спросила у него, о чем он писал. Он сказал, что описывал все подряд, даже полученные солдатами раны, которые он лечил, и еще писал, что очень ее любит и, когда вернется, они поженятся и однажды у них родится чудесная девочка вроде меня. Не могу тебе передать, Роланд, как мне было радостно все это слышать. Он был необычайно сдержанный. Я никогда не слышала, чтобы он произносил «люблю». В то время люди не говорили такие слова, особенно детям. И когда я слышала от него, что он любил мою мать, во мне вспыхивал огонь любви к нему. Он рассказывал, как военные инженеры быстро строили понтонный мост через Эльбу. Когда он ехал по мосту на грузовике, два колеса соскользнули с края, и грузовик чуть не рухнул в воду. Солдатам пришлось по одному осторожно вылезать из кузова.
– Когда отец рассказывал такие истории, а он был хорошим рассказчиком, то превращал их в своеобразные триллеры. Я хватала его за руку, и позади нас текла река и шумел водопад. Съехавший с моста грузовик накренился, но солдаты благополучно из него выбрались. Я слушала его рассказ, и мне казалось, что я в жизни не была счастливей.
Дафна и Роланд вышли на мост и стали смотреть на водный поток. После паузы она произнесла:
– Я так счастлива находиться здесь с тобой, это два счастливейших момента в моей жизни. Я хочу, чтобы ты пришел сюда один и принес урну с моим прахом. Не стоит приводить сюда всех детей разом. И не надо приходить сюда с другом, и не приводи сюда никого из милых бывших любовниц. Особенно не приводи сюда Питера. Он слишком часто делал меня несчастной. И к тому же он ненавидит пешие прогулки и открытые пространства. Приходи один и вспомни, как нам тут было хорошо. Высыпи меня в реку. – Потом она добавила: – Если будет сильный ветер, спустись к воде и сделай это, стоя на берегу.
Эта последняя фраза, прозвучавшая неожиданно выспренно, сильно подействовала на обоих. Они замолчали и обнялись. Этот разговор о счастье, подумал Роланд, был абсурдным. Появившаяся вдалеке группа пеших туристов в голубых с отливом куртках, нарушавших цветовую гамму пейзажа, заставила их смущенно разомкнуть объятия. Мост был слишком узким, чтобы все могли на нем разойтись, так что, покуда туристы с добродушными улыбками ждали, Дафна и Роланд вернулись на восточный берег и, пройдя несколько ярдов, вышли к каскаду водопадов Лингкоув-Бек. Они сели напротив первого водопада и устроили себе перекус на траве.
После еды Дафна сказала, что слишком устала и не в состоянии идти дальше, поэтому они начали меленный спуск обратно к Бёрд-Хау. Остаток дня она проспала на кровати под боком у Роланда, который взял в руки прихваченную с собой биографию Вордсворта, но не смог видеть
