— Как это так? Ннну… вот сейчас, например, думаю, скоро ли пять часов, хочу вот себе платье купить, на танцы сегодня пойти.
— И все?
— Нет, почему… а вообще-то, для какого черта это тебе надо знать? Что это ты экзаменуешь меня, как английский шпион?
— О боже мой! Если бы я был английским шпионом, милая, меня бы совсем не интересовал образ мыслей рядовой пролетарской девки.
— Так а для чего же тебе это все надо?
— Ттак просто… противно мне что-то смотреть на вас, господа пролетарии… Пошло вы все живете…
— Э-э-эх… «противно ему смотреть»! да ты бы сначала на себя посмотрел, как ты живешь, ты же как первобытный человек живешь — одеваешься черт знает как, на танцах никогда не бываешь, в кино не ходишь… я бы давно подохла с тоски.
— Да, я тебе слишком сочувствую… Остаться тебе одной — значит действительно «подыхать с тоски». По крайней мере, известно, что человек мало-мальски умный, оставшись вне общества, бывает все-таки наедине со своими мыслями. Вам же, госпожа пролетарка, поневоле приходится тяготиться полным одиночеством.
— Я ннничего не понимаю, что ты за чепуху порешь…
— Ну и слава богу… Мне даже приятно сознавать, что человек со средним образованием не может понять самых простых вещей…
— А что ты мне тыкаешь образованием!? Я, может, больше тебя в жизни разбираюсь… И не «может», а точно…
— Охотно тебе верю, Аничка… Ты видела гораздо больше меня; можно дожить до семидесяти лет и увидеть еще больше — и в довершение всего вздохнуть: «мда, тяжелая эта жизнь». Да чоррт побери, это все равно что объехать целый свет, накопить громадное количество впечатлений, вернее — иметь возможность их накопить, — и по возвращении сказать только: «мда, а земля все-таки круглая», когда это давно всем известно!
— Ну вот, опять ты ерунду понес, ты же совершенно не знаешь ничего, и знать ничего не хочешь… книжками только интересуешься…
— Постойте, а чем же вы интересуетесь еще, кроме вот только что перечисленных вещей?
— Хотя бы своей жизнью интересуюсь… Сидишь вот без копейки — так поневоле будешь думать о своей жизни… и смеяться над такими вот дураками, которым все равно…
— Позвольте, позвольте, Бабенко, — вы жалуетесь на материальную необеспеченность, — и я вам вполне сочувствую — вам необходимо, предположим, заработать десять рублей в день. Чтобы заработать эти деньги, товарищ Бабенко, вам надо ежедневно нагрузить на машину, сгрузить и уложить в штабеля тринадцать тысяч штук кирпичей — это почти 25 тонн! Теперь представьте себе, Бабенко, что десяти рублей вам хватит только на хлеб и соевые бобы. Если вы не хотите разгуливать по столице голой и иметь к тому же катарр желудка, нагрузите 75 тонн…
— Э-э-эх…
— Постойте, постойте. Вы скажете, товарищ Бабенко, — я не лошадь! Вам ответят таким же тоном — ах! если вы не лошадь, — вкушайте соевые бобы и страдайте катарром желудка! Как видите — все в пределах законности!
— Ну, и к чему ты все это?
— Гм… минутку терпения! Теперь… у вас, конечно, возникает вопрос: кто же виноват в том, что мне приходится выполнять лошадиную работу — только чтобы обеспечить себя черным хлебом? Ведь, надеюсь, не Абрамов, который получает указания от Зеленова, не Зеленов, который полностью подчиняется Суворову… ну… и так далее… Одним словом, в розысках виновного, вы доберетесь до государственного аппарата. А разве вы имеете что-нибудь против Советской Власти? Вы ведь только сейчас осуждали мою антисоветскость и потому вы совершенно лояльны. Ттта-ак. Но, может быть, вы только внешне боитесь высказываться против Советской Власти, а внутренне вы готовы ее низвергнуть — в таком случае вы, товарищ Бабенко, выражаете идеологию буржуазного класса, ибо, как явствует из статьи Владимира Ильича Ленина «Партийная организация и партийная литература», «тот, кто сегодня идет не с нами, тот против нас»! Вы доверяете Ленину, товарищ Бабенко?
— Слишком.
— Гм… Прекрасно. Но ведь вы, кажется, не питаете особой любви к буржуазному миру — 5 минут назад вы говорили: «Живешь вот, как в Америке!» Вероятно, ваше мнение об Америке совершенно искреннее. Лев Толстой сказал как-то: «Женщины всегда искренни своим телом»… Вы телом искренни, товарищ Бабенко?
— Угу.
— Чудненько. Отсюда следует, что вы ни внешне, ни внутренне ничего не имеете против Советской Власти — и все-таки выражаете недовольство своим существованием! Вы без ума от Никиты Хрущева — и тем не менее вам хочется кушать, видите ли!
— Шпион…
— Вот именно! Далее — вы, вероятно, полагаете, что государство внемлет вашим стенаниям и осыпет вас благодеяниями за ваш непосильный труд… Следует напомнить — руководство нашего треста обращалось с петицией к строительному министерству — однако министерство отказалось повысить расценки! Вам остается только одно — вдохновляться тем, что ваши потомки будут полностью удовлетворять свои потребности. Они возблагодарят вас, товарищ Бабенко!
— А мне — срать на потомство.
— Гм… Наконец-то слышу «глас пролетария»! Чудненько!.. Чудненько!.. Так — чоррт побери!! — Аничка, — неужели же блекнуть вашим дивным формам?! Плюньте на…
— Бро-ось!
— Плюньте на слезы и христианское смирение! К вашим услугам — Белорусский вокзал! Взбунтуйтесь против человеческой морали! Ведь убивают же, грабят, валяются в канавах люди! И умные люди!
А что же? Ведь и у вас нет другого выхода! Ложитесь в прохладу вокзального сквера, обнажайте свои пышные перси, зазывайте клиентов, чоррт побери!
— Перестань… Венька!
— «О, кто бы ты ни был, прохожий, пади на грудь мою! Отумань разум мой! Исцелуй меня всю! О, сжимай меня в страстных объятиях»! (Ведь не жрать же мне соевые бобы, в конце концов!) Раствори меня в себе, о прохожий! Я утопаю в… целуй меня! Еще! Еще! Один рубль! Два рубля! Три! Пачка маргарина! Полкило колбасы! Ах!
— Ха-ха-ха-ха! Нет, Венька, ты просто гений! Только я не понимаю, почему тебе все — смешно!
— То есть, как это — смешно? В материальной необеспеченности я просто не вижу никакой трагедии… Ну, а если для тебя это трагедия, так…
— Не понимаю, что ты за человек!
21 марта
Я прежде всего — психопат. И потому нагромождение нелепостей может считаться даже достоинством только что мною выпущенной «теории дней недели».
Гениальные мои гипотезы о магическом влиянии пятницы на судьбу мою никого еще не заставили мистифицировать «свой» день недели и цифирно узаконить мистификацию. Поэтому я беру на себя обязанности первооткрывателя.
Во-первых, самые мрачные дни моего существования: 1 июля 55 г., 4 мая 56 г. и 8 марта 57 г. приходились на пятницу. Все три дня ознаменованы «покушениями» на самоубийство.
Далее: пятницей обозначены все четыре кульминации моей половой чувствительности: 11 мая 56 г., 15 июня 56 г., 7 сентября 56 г. и 21 декабря 56 г.
В пятницу 15 июня 56 г. скончался мой отец.
В пятницу 5 октября 56 г. скончался мой брат.
В пятницу 15 февраля 57 г. — моя матушка.
Далее. Обстоятельства чисто прозаические:
В пятницу 24 июня торжественно был вручен мне золотой аттестат. День моего первого вселения в студенческое общежитие — 2 сентября 55 г. и день моего «последнего выселения» — 8 февраля 57 г. — неоспоримые пятницы.
Пятница — 15 июля 55 г. — день поступления в университет. Пятница 21 декабря 56 г. — день исключения из университета. И пр., и пр., и пр. до бесконечности.
В руках предстоящих дат — будущее моих гипотез.
27 марта
«Да она же любила тебя, эта проститутка. На шею тебе вешалась. Может быть, просто думала, что ты какую-нибудь студенточку любишь, боялась тебя заразить какой-нибудь гадостью. Они ведь тоже иногда людьми бывают, эти бабы.
А вообще-то это страшное дело, когда самое первое „романтическое“ чувство наталкивается на эти отвратительные вещи… Ведь вы же были просто два дружных ребенка… Одна ложилась под каждого встречного, а другой ей доказывал, что ложиться под каждого встречного — это грандиознее, как ты выражаешься, чем подвиг капитана Гастелло… Скверное это дело… Самое-то скверное, что ты к этим грязным вещам не чувствуешь никакого отвращения».
Дневник
1 апреля — 10 июня 1957 г.
Продолжение записок сумасшедшего. IV
1 апреля
Иди сюда! Давай угля! Стой — не надо!
Говорят же тебе — не надо, еб твою мать! Дуй горно!
Куда дуешь? Зачем дуешь? Какое горно? Почему горно? Кто сказал — горно?
Перестань дуть, болван! Иди сюда! Бей кувалдой! Стой — не ходи!
Давай угля! Дуй горно!
2 апреля
Желаемое достигнуто! Я душой — пролетарий! Физический труд заменяет мне пищу духовную! Во мне пульсируют…
— Гранька, еб ттвою мать! Прекрати ограбление! Кража государственной фанеры — бич высших идеалов!
