обрести дом. Видите: две жизни, два пути, две временны́е зоны, и ни одна из них не правильная.
А еще там приводится история мужчины сорока с чем-то лет, который однажды решил наконец побывать на могиле своего отца, погибшего во время войны незадолго до рождения сына. Когда сын, не в силах вымолвить ни слова, поглядел на даты на надгробии, он был поражен тем, что отец его погиб, едва достигнув двадцати лет, – то есть был в два раза младше, чем сын сейчас, – и, следовательно, по возрасту сын сам мог стать отцом своему отцу. Странным образом он не может понять, потому ли опечален, что отец так его и не увидел, потому ли, что сам не знал своего отца, или потому, что стоит перед могильным камнем человека, который кажется скорее погибшим сыном, чем погибшим отцом.
Никто из нас не попытался приписать этой истории мораль.
Отец Миранды продолжал:
– Я нахожу эти истории очень трогательными, но пока не могу сказать почему, разве что соглашусь с предположением, что, несмотря на видимость, жизнь и время не состыкованы друг с другом, у них совершенно разные маршруты. И Миранда права. Примириться с потерей, «закрыть вопрос», если это вообще осуществимо, возможно либо в загробной жизни, либо лишь тем, кто остался в живых. В конце концов, книгу моей жизни закроют живые, а не я. Мы передаем послелюдям призрачных себя и вверяем им то, что выучили, прожили, узнали. Что еще мы можем дать любимым после смерти, как не фотографии тех, кем были в детстве, когда нам еще только предстояло стать отцами, которых они знали. Я хочу, чтобы те, кто переживет меня, продлили мою жизнь, а не просто помнили ее. – Заметив, что мы оба молчим, он вдруг воскликнул: – Ну-ка несите торт! Прямо сейчас я хочу отгородиться от того, что меня ожидает, тортом. Может быть, Ему и торт понравится, как думаешь?
– Я купила тортик поменьше, потому что знала, что ты и большой прикончишь к моему отъезду в воскресенье.
– Как видите, она хочет, чтобы я оставался в живых. Для чего только, понятия не имею.
– Если не ради тебя, так ради меня, старый ты упрямец. Кроме того, не притворяйся. Я видела, как ты смотришь на женщин, когда мы выгуливаем собаку.
– Это правда, я все еще оборачиваюсь, когда вижу хорошенькую пару ножек. Но, по правде сказать, уже забыл почему.
Мы все засмеялись.
– Уверена, медсестры тебе напомнят.
– А может, я и не хочу вспоминать о том, чего мне недостает.
– Я слышала, от этого есть лекарства.
Я следил за перешучиванием между отцом и дочерью. Потом она встала из-за стола и пошла на кухню за чистыми приборами.
– Как ты думаешь, здоровье позволит мне выпить маленькую чашечку кофе? – спросил он громко, чтобы она услышала. – Может быть, и наш гость хочет кофе?
– У меня две руки, па, только две руки, – притворно заворчала она и несколько мгновений спустя вынесла торт и три маленьких блюдечка, которые стопкой оставила на табуретке, прежде чем вернуться в кухню. Слышно было, как она возится с кофемашиной, как со стуком вываливает остатки утреннего кофейного жмыха в раковину.
– Только не в раковину, – заворчал отец.
– Поздно, – ответила дочь.
Мы с улыбкой переглянулись. Я не удержался и спросил:
– Она вас очень любит, правда?
– Правда. Пускай и не должна. В этом мне повезло. И все же я думаю, что в ее возрасте это нехорошо.
– Почему?
– Почему? Потому что, мне кажется, ей придется нелегко. Кроме того, не нужно быть гением, чтобы понимать, что я ей мешаю.
На это мне нечего было ответить.
Я слышал, как она ставит в раковину грязные тарелки.
– О чем это вы тут шептались? – спросила она, вернувшись на террасу с кофе.
– Ни о чем, – ответил ее отец.
– Не ври.
– Мы говорили о тебе, – признался я.
– Так и знала. Он хочет внуков, да? – спросила она.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива. По крайней мере, счастливее, чем сейчас, – и с человеком, которого любишь, – вставил ее отец. – И да, я хочу внуков. Чертово время. Вот вам еще один пример того, как жизнь и время не совпадают. Только не говори мне, что не понимаешь.
Она улыбнулась: понимаю.
– Я уже стучусь в дверь смерти, знаешь ли.
– И как – тебе ответили? – спросила она.
– Пока нет. Но я слышал, как старый дворецкий протянул: «Иду-у», – а когда я снова постучался, застонал: «Я же сказал, что иду!» Будь добра, хотя бы найди любимого человека до того, как на двери отодвинут засовы.
– Я ему все время говорю, что любить мне некого, но он мне не верит, – объяснила она, повернувшись ко мне так, словно я модератор дискуссии.
– Как так некого? – ответил ее отец, тоже повернувшись ко мне. – У нее всегда кто-то есть. Каждый раз, когда я звоню, у нее кто-то есть.
– И тем не менее некого. Мой отец не понимает, – вздохнула она, почувствовав, что я с большей вероятностью приму ее сторону. – У меня уже есть все то, что эти мужчины могут мне предложить. И либо они не заслуживают всего того, что хотят, либо я не способна им этого дать. Вот что грустно-то.
– Странно, – сказал я.
– Почему странно?
Она сидела рядом со мной, поодаль от отца.
– Потому что со мной все наоборот. Сейчас во мне очень мало такого, что кому-нибудь могло бы приглянуться, и я даже не знаю, как сформулировать то, чего сам хочу. Но все это ты уже знаешь.
Некоторое время она просто смотрела на меня.
– Может, знаю, а может, и нет, – сказала она, имея в виду: «Я в ваши игры не играю». Она понимала, прекрасно понимала, что я делаю, задолго до того, как я сам это понял.
– Может, знаешь, а может, и нет, – передразнил ее отец. – Ты прекрасно умеешь находить парадоксы и, выудив один из мешка простых суждений о мире, считаешь, что нашла ответ. Но парадокс никогда не является ответом, это просто фрагмент правды, тень смысла, не стоящая на ногах. Однако я уверен, что наш гость пришел сюда не затем, чтобы выслушивать, как мы препираемся. Простите нас за эту семейную недомолвку.
Мы наблюдали, как Миранда переворачивает неаполитанский кофейник, прикрыв его носик кухонным полотенцем, чтобы не разбрызгать кофе. И отец, и дочь пили его без сахара, но дочь вдруг сообразила, что мне он, возможно, нужен, и, не спросив, бросилась на кухню за сахарницей.
Обычно я тоже пил кофе без сахара, но меня так
