не по-человечески.
– Да тебе не всё равно? – усмехнулся сын надзирателя.
– Я порядочный человек.
– Ну, как знаешь. Я тебя предупредил. Ладно, тогда – завтра. Если доживёшь.
– Завтра? Завтра – пожалуй. Хотя…
– Пожарника тебе убивать совсем не обязательно, – продемонстрировал мальчик свою осведомлённость.
– Но я обещал, – пожал плечами узник. – А кроме того, письмо, которое…
Мальчишка снова усмехнулся и с развязной деловитостью достал из кармана мятый листок.
– Вот это, что ли?
– Как? – воскликнул узник. – Откуда?
– От верблюда.
– Но ведь господин надзиратель при мне, минуту назад, зачитывал строки из этого письма!
– Да ничего подобного. Просто он его наизусть знает, а бумажка у него была из моей школьной тетради, с этим дурацким сочинением, за которое училка влупила мне пару. Дура дурная. Так что он только вид делал, что читает. Я это письмо у него ещё давеча стибрил.
– Я в растерянности… – промолвил узник. Он и в самом деле был, кажется, подавлен.
– В общем, на завтра готовься к побегу, – подытожил сын надзирателя.
– А может быть, послезавтра? Ничего, если послезавтра? Хотя… совесть моя говорит, что…
– Совести твоей лучше заткнуться, – оборвал сын надзирателя. – Так что засунь ей в рот кляп, чтобы не курлыкала. А насчёт того, что послезавтра… Ну, смотри, тебе жить. Или не жить, – мальчишка рассмеялся собственному каламбуру. – Моё дело маленькое, – сказал он потом мрачно, – я предложил, ты обдумал. Так что давай, счастливо оставаться покуда.
Махнув рукой, он вышел из камеры и по всем правилам закрыл дверь.
Узник, внезапно вспомнив, вскочил, подбежал к двери, принялся бить в неё кулаками.
Дверь снова приоткрылась, в узкий проём заглянул сын надзирателя.
– Ну, чего, надумал, что ли? – спросил он.
– Скажите, молодой человек, – звонким шёпотом произнёс узник, – прошу вас, скажите, какая погода на улице? Идёт ли дождь?
– Не в курсе, – бросил сын надзирателя и захлопнул дверь.
Узник вернулся на топчан, тяжело уселся, будто усталый крестьянин, вернувшийся с пахоты, на которой трудился весь день, прошагав в общей сложности два десятка миль по рыхлой земле.
– Что же делать мне? – шептали его губы. – Что же делать-то, господи? Или что мне не делать? Бездна, алчущая бездна разинула пасть свою под моими ногами, ждёт пожрать мою душу. Как верно подмечено: один поступок неизбежно влечёт за собой другой, преступник всегда возвращается на место преступления, кто единожды нарушил закон, нарушит его ещё раз, рано или поздно. И я в ловушке, я как щепка, несомая бурным потоком – всё решено, предрешено, предопределено, предсказано. И ничего не значат ни сила моя, ни воля, ни сила воли, ни воля силы. Что же делать мне?.. – Он замолчал на минуту, словно собираясь с духом и продолжал уже в голос: – Что делать?.. Бороться! Конечно же бороться. Почему я так раскис? Ведь я волевой, сильный, умный, хитрый человек. Как попал я в плен этих низких, подлых, безжалостных людей? Почему я позволяю им управлять мною, как последней пешкой в заведомо проигранной партии? Я стократ порядочней, лучше, умней, добрей, справедливей их, так почему же я позволяю себе идти у них на поводу? Не грех ли это? Не больший ли среди грехов? Не самое ли настоящее преступление?
Да, но госпожа дочь надзирателя обещала мне муху. Пожарник мне ничего не обещал, поэтому ему я ничем не обязан, я не обязан участвовать в его убийстве. А вот госпожа дочь надзирателя… Она находится в затруднительном, да что там, беспомощном положении, она несчастна. Помочь ей – мой долг, как порядочного человека. И потом, она обещала мне муху. Обещала… Но не уловка ли это, чтобы только заставить меня принять их условия? А ведь наверняка. Да и муха мне не нужна. Конечно, я мог бы взять её с собой в Ближнюю тюрьму, но там, надо полагать, своих мух в избытке, и может быть даже, гораздо более подвижных, умных, быстрых, общительных. Да и местная муха вряд ли будет принята в их обществе – быть может, её изгонят или даже убьют чего доброго. У мух это так же просто, как у людей, мухи ничем не лучше.
Значит, я могу отказаться от этой сделки? Наверное, могу. Пусть это нечестно, неправильно, неинтеллигентно, но я, в конце концов, поставлен в такие условия, когда честь мало что значит. Обязан ли я хранить свою честь в пожизненном заключении? В пожизненном! Скажи, господи, дай знак.
Дверь открылась, обрывая его рассуждения, и вошли жена и дочь надзирателя.
– Господи… – произнёс ошеломлённый узник. – Это и есть твой знак? Но как понимать мне его?.. А впрочем, всё понятно, всё яснее ясного, прости меня, дурака, господи.
– О чём это ты тут шепчешься с богом? – весело спросила дочь надзирателя.
– Ну вот мы и пришли за посудой, – добавила жена надзирателя.
– Да, я понял, – кивнул узник.
– За посудой, говорю, пришли, – повторила жена надзирателя с нажимом.
– Да, да, – узник непонимающе посмотрел на неё и развёл руками, показывая, что не имеет никаких возражений.
Жена надзирателя быстро собрала посуду и направилась к выходу. Дочь ее следовала за ней, но у двери жена надзирателя остановилась и, обернувшись, сказала:
– Ты только посмотри, дочка, какая пылюка у него тут!
– Да маменька, ужасная пылюка, – согласилась дочь, обведя взглядом камеру. – А ведь я сегодня уже убиралась у него.
– Ну и ничего, дочка, – улыбнулась жена надзирателя, – я чай, руки-то не отломятся, если и ещё раз уберёшь.
– На ночь-то глядя? – покривилась дочь надзирателя. – Да мне больше делать нечего, что ли. Завтра и уберу с утра.
При этих её словах жена надзирателя замотала головой, делая яростные знаки бровями, глазами и всем телом.
– Да какое тебе завтра, дочка! – сказала она почти со злостью. – Ты уж давай-ка, бери в руки тряпку. Да не забудь подол юбки подоткнуть, когда нагнёшься полы мыть, а то весь подол извозишь, за тобой это водится.
– Это что же, ещё и полы сейчас мыть?
– Ну и дуру же дочь дал мне бог, прости меня, господи! – сокрушённо сплюнула жена надзирателя. – Или ты забыла всё?
– Ой, – засмеялась дочь, наверное, вспомнив, – а ведь и вправду забыла!
– Конечно забыла, – кивнула жена надзирателя и подмигнула узнику: – Ну, давай, сынок, не плошай.
С этим пожеланием она вышла, прикрыв дверь, но не тронув засов.
– Ну что, я начинаю пыль вытирать, – дочь надзирателя улыбнулась узнику.
– Хорошо, – безучастно кивнул тот.
Дочь надзирателя достала из передника тряпку и направилась к стеллажу.
– Только предупреждаю сразу, – говорила она, елозя тряпкой по полкам, – никаких поцелуйчиков. Я вам не шлюха какая-нибудь.
– Понимаю, – произнёс узник
