знать твою жизнь? Я
свою не знаю как забыть.
– Грустно… А скажи, ангел… Не знаю, как спросить… Вопрос ужасен… Скажи, а бог на самом деле существует?
– Обычный вопрос, ничего ужасного, – спокойно отвечал ангел. – На самом деле бог существует, пока его не существует. Если же бог начинает существовать, то это уже не бог.
– Так я и думал! – узник упёрся в лицо ангела лихорадочным взглядом. – Ты в точности повторил мою давнюю мысль.
– Потому что я – это ты.
– А я – это ты?
– Нет. Я – это ты. А ты – это надзиратель.
– Я ничего не понимаю.
– Зато у тебя и крыльев нет.
– Всё, я понял, понял! – оживился вдруг узник. – На самом деле тебя не существует. Ты мне снишься, да?
– Да.
Не дожидаясь новых вопросов и не глядя на узника, ангел поднялся и, сделав шаг, исчез в стене.
– Ты – ангел стены, – прошептал узник, – вот ты кто. Ангел в стене. Ангел, вмурованный в стену.
Он, кряхтя и постанывая, поднялся и сел.
– Сон, – продолжал он. – Всё сон. Снюсь ли я сам себе, или кто-то посторонний видит меня в своём затянувшемся сне? Надзиратель, наверное, больше некому, кому ещё я могу присниться, кому я нужен, кроме него. Но если я ему снюсь, значит, на самом деле у него нет ни одного узника, а только сон. Бедный, бедный надзиратель! Ему так же плохо, как и мне, он – брат мой по несчастью, он такой же узник пустоты, как и я… Как и ангел… А быть может, ангел прав? Надзиратель – это я, я – это надзиратель, и оба мы – начальник тюрьмы?.. Я – надзиратель… Как странно…
– Здравствуйте, господин узник.
В камеру вступил начальник тюрьмы.
– Добрый день. Или ночь. Или утро. Я не знаю. Исполать вам, господин надзиратель.
– Начальник тюрьмы, – поправил надзиратель. – Вы всё время путаете меня с господином надзирателем.
– Ах, да, простите, господин начальник тюрьмы. Я вас ещё и с собой путаю. Но это, впрочем, неважно, это метафизика.
– Вы хорошо себя чувствуете? – начальник тюрьмы подошёл ближе, всматриваясь в узника.
– Просто замечательно, – горько усмехнулся тот.
– Это хорошо, хорошо. Вы должны сегодня чувствовать себя хорошо, чтобы сделать то, что требуется.
– А что от меня требуется?
– Вы хотите сказать, что передумали?
– Не хочу. Но вы же говорили – завтра.
– Завтра уже давно минуло, господин узник.
– Давно?
– Третьего дня. Мне сказали, что вы больны и вам нужно отлежаться.
– Вот как…
– Кстати, до меня дошли неприятные слухи, – поморщился надзиратель, – о том, что вы… вы, якобы… я этому, конечно, не верю, но если вскроются факты… что якобы вы э-э… поступили не очень хорошо в отношении госпожи дочери надзирателя.
– Кто вам сказал?
– Слухами земля полнится, господин узник, так у нас говорят.
– А у нас говорят: ни слуху, ни духу.
– Я смотрю, вы совершенно не чувствуете себя виновным, – строго произнёс надзиратель.
– Я виновен пожизненно.
– Кхм… Вы, господин узник, может быть, думаете, что новое преступление уже ничего не может изменить в вашей судьбе. Напрасно, напрасно вы так решили, доложу я вам. Нет столь жестокого наказания, которое нельзя было бы сделать ещё более жестоким. Наши законы позволяют многое, очень многое, уверяю вас.
– Скажите, господин начальник тюрьмы, какой сегодня день?
– Тот самый.
– Уже?
– Счастливые часов не наблюдают, не так ли?
– Счастливые вообще ничего не наблюдают, господин начальник тюрьмы. Для наблюдений над жизнью нужно быть достаточно несчастным.
– Да вы, батенька, филозо́ф!
– Ничто так не располагает к философским экзерсисам, как пожизненное заключение. Попробуйте, настоятельно рекомендую.
Начальник тюрьмы рассмеялся, покачивая головой, словно говоря кому-то стоявшему рядом: да вы посмотрите, каков шутник!
– Спасибо, – поклонился он, отсмеявшись. – Быть может, на старости лет я не премину воспользоваться вашей рекомендацией. А пока… пока, господин узник, у меня слишком много забот, чтобы предаваться игре мысли в камере пожизненного заключения. И самая большая моя забота – дочь, её судьба, её честь. Хорошо, что вы согласились мне помочь. Надеюсь, вы готовы сдержать своё обещание?
– О боже, боже!
– Готовы?
– Что мне делать, господи?
Начальник тюрьмы достал из кармана револьвер, протянул узнику.
– Вот, держите.
– Что это? – отстранился узник.
– Это наше с вами спасение.
– От чего?
– От прошлого.
– Говорят, от него не спасёшься.
– Нет такого прошлого, которое невозможно сделать небывальщиной. Видите, я тоже кое-что могу в плане философии.
– Но убивая прошлое, убиваешь будущее.
– Берите же револьвер, господин узник. Слова – удел прошлого, а будущее требует действий.
Узник робко протянул руку, осторожно взял оружие. Надзиратель следил за ним с улыбкой.
– Какой холодный! – воскликнул заключённый.
– Вы из такого же убили свою жену? – мягко и вкрадчиво спросил начальник тюрьмы.
– Что? – заключённый поднял на него удивлённый взгляд. – Я не убивал свою жену, у меня и жены-то никогда не было.
– Будет.
– Вы смеётесь надо мной? У меня нет будущего.
– Это вам так кажется, потому что вы увязли в прошлом. Револьвер поможет вам покончить с ним раз и навсегда.
Заключённый плавным движением поднёс револьвер к голове, упёр ствол в висок.
– О да! – сказал он. – Вы правы. Раз и навсегда.
– Давайте, жмите на спуск, – кивнул надзиратель.
– Он не заряжен, я знаю, – усмехнулся узник. – Иначе вы не дали бы мне его. Тысячу раз я видел такое в кино.
– А вы нажмите, нажмите, – ласково улыбнулся начальник тюрьмы. – Тут и узнаем, заряжен или нет.
– Я боюсь, – признался узник полушёпотом.
– Разумеется. Все умные люди боятся, – сказал надзиратель таким тоном, будто погладил по голове.
– Это комплимент?
– Если угодно. Будете жать?
– Понимаю. Вы решили избавиться от меня, да?
– Так он же не заряжен, – рассмеялся надзиратель. – Ну что, я зову пожарного? Он ждёт на кухне. И наверное, пользуется моментом, чтобы приставать к дочери, подлец.
– Нет! – воскликнул узник, нажимая на спуск.
Раздался сухой щелчок сработавшего механизма. Смертельно побледневший узник вздрогнул. Начальник тюрьмы улыбнулся.
– Что это? – произнёс узник, стремительно краснея.
– Осечка, должно быть, – отвечал надзиратель. – Давно им никто не пользовался. Но у вас есть ещё целых пять попыток. Попробуйте ещё раз.
Узник снова – наверное, неожиданно и для себя самого – нажал на спусковой крючок.
– Ха! – произнёс он, убирая револьвер от виска. – Что я говорил. Как в дешёвом кино. Револьвер не заряжен.
– Теперь понимаете? – с нажимом спросил надзиратель, переходя почти на шёпот.
Узник уставился на него, как громом поражённый; в глазах его отразился огонёк догадки, посетившей его.
– Да, – выдохнул он. – Да. Кажется, понимаю.
– Звать?
– Зовите!
Надзиратель открыл дверь камеры, высунулся в полутёмный коридор и стал звать
