пожарного: «Эй! Эй, где ты там, бесов сын, огнеборец чёртов, бабощуп проклятый?! А ну, быстро давай сюда!»
Послышался топот подкованных сапог, послушно прогрохотавших по коридору. Через минуту в дверях вырос молодцеватый юноша в форме пожарного, в сияющей начищенной каске, из-под которой выбивались белокурые волосы. Высокий, румяный, пышущий здоровьем и жаждой жизни, весёлый и сильный он вытянулся перед начальником во фрунт и отдал честь, после чего чётким, почти строевым, шагом вошёл в камеру и встал перед узником.
– Вот, господин пожарный, познакомьтесь, – сказал начальник тюрьмы. – Это тот самый узник.
– Рад знакомству, господин узник! – отрапортовал пожарный.
– Приятно познакомиться, господин пожарный, – кивнул узник, протягивая пожарнику руку. Поздоровались
– Давно мечтал познакомиться с вами, – сказал юноша. – Госпожа дочь надзирателя так много рассказывала о вас.
– В самом деле? – удивился узник. – Интересно.
– Очень много рассказывала о вашей жизни.
– Боюсь, о моей жизни нельзя рассказать много, – пожал плечами узник, – она была слишком коротка.
– Ну вот и познакомились, – благодушно произнёс начальник тюрьмы. – Теперь, господин узник, пора перейти к делу, ради которого, собственно, мы здесь и собрались.
Узник задумчиво посмотрел на револьвер в руке.
– Да, – кивнул он, – да. Позвольте, господин начальник тюрьмы, выразить вам своё восхищение вашей… вашим человеколюбием, вашей мудростью, вашим тонким знанием человеческой души. На самом деле это ведь вы, вы – подлинный философ жизни, а не я с моими словесными играми на пустом месте. Я благодарен вам за испытание, которое вы уготовили мне. Оно открыло мне глаза на многое, на моё место в этой жизни, на цель, которую могу и должен я достичь в оставшиеся мне годы. Вы открыли мне глаза на меня самого.
– Я польщён, господин узник, – поклонился начальник тюрьмы.
– Как гладко вы говорите! – воскликнул пожарный. – Я так не умею, я человек простой, без затей. Да и работа у меня дымная, на ней особо не поговоришь, а заговоришь, так неровен час дыма наглотаешься, тут тебе и каюк. У нас ребята как узнали, что я сегодня с таким знаменитым узником встречусь, так давай мне…
Не дослушав, узник поднял оружие, быстро прицелился и нажал на спуск. Раздался выстрел. Пожарный, не издав больше ни звука, повалился замертво.
Узник, обомлев, уронил револьвер, растерянно уставился на красное пятно, быстро растущее на груди безжизненного тела.
– Хороший выстрел, – кивнул надзиратель. – Прямо в сердце. Даже я бы так не сумел.
– Но как же так?! – вскричал узник. – Ведь револьвер был не заряжен…
– Кто вам сказал? – поднял брови начальник тюрьмы. – Как бы вы тогда смогли исполнить взятое на себя обязательство? Конечно он был заряжен.
– Но… Но почему же…
Он вдруг наклонился, поднял револьвер, прижал дуло к виску и нажал на спуск.
– Осечка! – произнёс надзиратель с шутливой досадой и поцокал языком.
Узник нажал ещё раз.
– Осечка! – в том же тоне сказал начальник тюрьмы и рассмеялся.
Узник сделал ещё одну попытку.
– Осечка! – кивнул надзиратель. – Да полноте вам, господин узник, в барабане больше нет патронов.
– Но почему? Как?
– Да вот так, – довольно улыбнулся начальник тюрьмы. – Два пустых гнезда, патрон, и снова пустые гнёзда. Я же знаю таких, как вы, узников, как облупленных. Вот я и подумал: ну не захочет он палить в пожарного почём зря, без всякой идеи – он уж скорей сам застрелиться захочет. Если один раз револьвер не выстрелит, это ничего, это как бы осечка, и он, думаю, обязательно попробует ещё раз. А вот уж когда револьвер и во второй раз не выстрелит, тут уж он решит, что это просто испытание для него, что оружие не заряжено, что всё как в плохом кино, а пожарный будет наказан не смертью, а пониманием собственной гнусности. Тут он, думаю, ударится в философию, в игру ума-с, и обязательно выведет какую-нибудь теорию, ещё и благодарить меня станет за испытание. И вот, когда снизойдёт на него озарение, тогда уж третьим разом он выстрелит в пожарного, не сомневаясь, что никакого выстрела на самом деле не будет. А после, как убьёт, снова захочет застрелиться от понимания собственной мерзости и от мук совести. Вот, собственно… Ну, и как в воду глядел. Знаю я вашего брата узника, как самого себя, говорю же вам.
Зашуршал песок времени, заскрипели камни бытия, проползли змеи прошлого – явился ангел. Он стоял у стены в необычной для него, какой-то надломленной, позе, держась за стену рукой. Когда же оторвался от стены, то по его шаткой походке, по плавающему взгляду и глуповатой улыбке на лице в нём безошибочно можно было признать пьяного. Вдобавок ко всему, нетрезвым голосом он продолжил мурлыкать напев, начатый, должно быть, ещё в застенных пространствах: «… хэппи бёздэй, диар энджел, хэппи бёздэй ту ю-у-у…»
Кое-как приблизившись к лежащему истекающему кровью телу, он остановился над ним и, покачиваясь, долго разглядывал – минуту или больше, не в силах, кажется, собраться и сфокусировать взгляд. Потом, чему-то невнятно улыбнувшись и икнув, он присел и схватил труп за ноги. Сопровождаемый взглядами узника и надзирателя, поволок тело к стене, из которой всегда являлся. Пьяно и невразумительно болтались за его спиной крылья. Заметив удивлённый взгляд узника, он остановился, покачиваясь и нетвёрдо произнёс:
– М-м?.. А-а-а… Э-эт-то у меня с-се… ссегодня дня… рожде-дня… угу.
– Сердечно поздравляю, – сказал узник. – Всех благ.
– Угу, – кивнул ангел.
– Примите и мои поздравления, господин ангел, – добавил начальник тюрьмы. – Многая лета!
– Спсиб-а, – мотнул головой ангел.
Исчезнуть в стене ангелу удалось не сразу. Узник и надзиратель с молчаливым любопытством наблюдали за тем, как он дважды растворялся в кирпичной кладке и возвращался назад, потому что с проходом через стену что-то не ладилось – то мешало крыло, то спадала с ноги сандалия. Потом, наконец, у него получилось, и зрители, оцепенев, смотрели на то, как он рывками пробует протащить в стену пожарного, и слушали стук каски, сопровождавшей каждый рывок, в конце которого мёртвый пожарник бился головой о стену, но погружаться в неё не желал. Наконец, после очередного рывка, тело погрузилось в стену до половины – до самого ремня с начищенной бляхой. Ещё рывок – и снаружи остались только ноги в сапогах. На этом месте дело у ангела опять перестало ладиться, так что начальник тюрьмы велел узнику подойти и помочь. Узник приблизился, упёрся в подошвы сапог пожарника и толкал их при каждом рывке, который делал ангел с той стороны. Наконец, с пятой или шестой попытки им удалось протолкнуть тело в стену. С шорохом и скрипом стена сомкнулась за пожарным; его не стало. Только
