Боб, когда я принес заявление о приеме на работу.
— Не знаю. На днях, наверное.
— Ну, так ему передай от меня вот что: Боб из «Видео-рамы» говорит, что он герой.
— Обязательно, Боб.
И Боб положил мой листок на самый верх стопки заявлений.
* * *
Вот о всяком таком я думаю, оставив Цима в школьном дворе, — о том, что люди теперь смотрят на меня и разговаривают со мной по-новому. И тут в коридоре я прохожу мимо Эдди Тейлора.
В младшей школе мы с ним были неплохими друзьями, и я даже забыл, почему мы не дружим теперь. Очень может быть, что другой причины нет, кроме того, что такое нередко случается. Вот только вчера ты с кем-то дружил, а завтра — уже нет. Но, в общем-то, Эдди нормальный парень. Умный. И всегда доброжелательный. Очень может быть, мы бы все такие доброжелательные были, если бы курили столько травки.
Он из разряда учеников-активистов. Ну, вы таких знаете: наклейки на бампере машины, особые пуговицы на куртке, политические слоганы на старых футболках. Прошлой осенью как-то раз, в субботу вечером, он возглавил антивоенный автопробег, и в нем участвовало больше учеников, чем пришло на стадион в тот день, когда в финале играла университетская команда.
— Эй!
Эдди оборачивается. Мы были готовы пройти мимо, не сказав друг-другу ни слова, как это бывает каждый день.
— Симпатичная майка, — говорит Эдди.
Я опускаю глаза. На мне футболка с портретом Джона Леннона в круглых очках.
— Спасибо, друг.
Эдди продолжает путь к кабинету, где у него первый урок, но вдруг снова оборачивается:
— Слушай, я вправду рад, что твой брат вернулся домой живой и невредимый.
На этот раз я сражен наповал.
С одной стороны, мне хочется сказать что-нибудь наподобие того, что, если мой брат решил поучаствовать в войне, это вовсе не значит, что я эту войну одобряю. А еще мне хочется добавить, что, если бы кое-какие обстоятельства сложились иначе, я бы в прошлом году обязательно принял участие в осеннем антивоенном автопробеге.
Очень мне хочется об этом сказать.
Но еще мне хочется сказать насчет акции протеста, организованной Эдди. Кое-что про людей, которые сидят весь день и обкуриваются, а потом у них хватает наглости в чем-то обвинять тех, кто рискует жизнью всякий раз, когда они по утрам встают с кровати и опускают ноги на пол.
Сказать мне хочется и про это, и про то, но говорю я вот что:
— Спасибо, Эдди.
И шагаю в сторону кабинета, где у нас первый урок.
Понимаете, дело в том, что я так и не смог пока сообразить, что я думаю про эту войну.
Я же только-только стал персонажем — мы все здесь персонажи, в этой истории, где мы не должны писать о себе.
* * *
Перл заходит ко мне, чтобы мы вместе сделали уроки. У меня на носу контрольная по испанскому. У Перл — по истории религии. Перл становится скучно, как только мы раскрываем учебники, поэтому она принимается обыскивать мой гардероб. Напяливает мои старые джинсы, которые сидят на ней просто идеально.
— О-о-о-о-о! — стонет она, глядясь в зеркало. — Джинсики «скинни»!
Мы удираем на крышу. Перл теперь официально встречается с парнем, который торгует попкорном в кинотеатре. Это ее пятый по счету бойфренд.
У меня подружек на счету — ноль.
У меня даже такой неподружки, как Мэдди Грин у Цима, не было. Были только неловкие обнимашки по пьянке на вечеринках. Но у кого их не было?
— Думаю, тебе понравится этот Попкорновый Парень, — говорит Перл.
— Сомневаюсь.
— А вообще ты прав, пожалуй. Он не в твоем вкусе.
Я подбираю обломок шиферной черепицы и швыряю во двор.
Перл ложится на спину и щурится от солнца:
— Леви, что происходит?
— Ты о чем?
— Сам знаешь о чем. Что с Боазом творится? И со всеми остальными? Похоже, с того дня, как твой брат вернулся, тут у вас мало что изменилось.
— Все потому, что он как бы не вернулся… по-настоящему. Сидит в своей комнате. Только иногда спускается вниз, чтобы поесть. Ведет себя как гадский подросток, которым он сроду не был, когда был подростком.
— Ты как думаешь, чем он там занимается?
— Понятия не имею.
— Не хочу показаться школьным психологом, но тебе не кажется, что это наркота?
Этот вопрос и мне приходил в голову.
То и дело слышно про солдат, вернувшихся с войны с такими перекрученными мозгами, что они превращаются в наркоманов. Этот вариант плохо вяжется со всем, что мне известно о Боазе, но сейчас я ничего исключать не могу.
— А может быть, у него подружка в онлайне завелась, — предполагает Перл и гасит сигарету о подошву ярко-розовой кроссовки «Puma». — А может, он ставки на войну делает на «eBay».
В дверь стучат.
— Войдите! — кричу я.
Я жду, что войдет Цим, ну, или мама со стопкой чистого белья. Но дверь открывается… и на пороге стоит Боаз, и вид у него такой, будто он заблудился.
— Эй! — Я проворно забираюсь в комнату через окошко.
— Привет, Боаз! — пискляво вскрикивает Перл. Сделать хорошую мину при плохой игре она не умеет.
— Привет, Перл! — улыбается Боаз.
Перл начинает совать учебники в рюкзак:
— Ладно, парни, мне пора бежать. Мама Голдблатт не любит, когда Перл опаздывает к обеду.
Она стремительно проскакивает мимо Бо, оборачивается и одаривает меня взглядом, в котором ясно читается:
«Позвони мне, а не то я тебя прикончу».
— Он сломался, — говорит Бо.
— Что сломалось?
— Мой компьютер.
Я готов ляпнуть, что я уже не мальчик на побегушках в компьютерном клубе. Но все-таки… Это же мой брат. Он в мою комнату пришел. И он разговаривает.
Я не хочу испортить этот момент.
А кроме того, нельзя отрицать, что я кое-что соображаю в компьютерах. Правда, смогу ли совладать с компом Боаза, не знаю. Это ведь тот самый здоровенный, тяжелый агрегат, которым он пользовался в старших классах школы. Просто чудо, что он до сих пор продержался.
— Хочешь, чтобы я посмотрел?
— А ты не против?
— Вовсе нет.
Я шагаю по коридору следом за Боазом к его комнате.
Вот оно. Я приглашен в логово тьмы.
Бардак страшный.
Просто колоссальный.
Голый матрас, снятый с кровати, лежит на полу, на нем валяется скомканная простыня с облаками. Одежда, обувь, полотенца — все рассыпано по полу. Пара гантелей, повсюду листки бумаги. А из динамиков радиоприемника раздается треск.
Маму бы инфаркт хватил,
