в полуподвал, который новый хозяин из жалости сдал нам за бесценок. Половина комнаты была завалена нераспроданными вещами, а на оставшейся площади ютились мы втроем. Ах да, я же еще ни слова не сказал о моей матери…
Мама была воистину святой и никогда ни в чем не упрекала отца. Она вообще редко говорила. Я даже не могу вспомнить сейчас голос матушки и не уверен, слышал ли я хоть раз ее смех или плач?
Матушка кормила семью, занимаясь уборкой в зажиточных семьях, из-за чего одноклассники частенько насмехались надо мной. Я ведь учился в школе с сыновьями обеспеченных родителей.
С одним мальчиком я очень сблизился… Его отец был военным. Все мужчины в его семье были военными. При жизни деда мы почти не общались, хоть и жили на одной улице. Подружились позже, в эпоху Ахмета Никчемного. Многие бывшие мои товарищи тогда уже избегали меня, а Арслан – так его звали – наоборот, будто назло всем стал водиться со мной и защищать. Мы всегда сидели за одной партой, а потом вместе делали уроки. У него дома, конечно, ведь пригласить Арслана к себе я стеснялся.
По выходным, взяв хлеб и сыр, мы спускались вниз к морю и сидели там среди рыбаков и торговцев до самой ночи. Мы болтали о всякой чепухе, и все же мне никогда не наскучивали эти разговоры. И те годы были самыми счастливыми в моей жизни. Веришь?
Я ненавидел дни, когда кто-то из нас заболевал, и мы не могли видеться. Однажды, почувствовав себя плохо, я скрывал болезнь до последнего, пока Арслан сам не заметил, что у меня жар, и не приказал срочно идти домой и лечь в теплую постель. О, я хорошо помню, как он, заподозрив неладное по моим горящим щекам, вдруг положил руку мне на лоб и несколько секунд держал ее так. И от этого щеки покраснели еще больше…
К вечеру жар усилился, я с трудом дышал и часто проваливался в сон. Я видел в бреду корни гигантского дерева. Они ползли по моему телу, сжимали и душили меня. И я пытался кричать, но только беззвучно открывал рот. Потом матушка рассказала, что я звал своего друга.
О, ты думаешь, что это были какие-то совершенно особые чувства к Арслану? Нет-нет, тогда я и не знал о таких вещах, что ты! Это была самая чистая дружба, которая только может быть между мальчиками. Самая чистая дружба…
Как-то мы после школы по обыкновению собирались делать уроки у Арслана, но тут перед домом остановилась машина, и из нее вышел отец Арслана. А я до этого ни разу не встречался с ним, потому что он был важным офицером и почти все время проводил в поездках. Так вот, увидев меня, он сказал:
– А ты, должно быть, и есть тот самый Халиль? Слышал о тебе много хорошего… Жаль, что не могу сказать того же о твоем отце.
Эти слова заставили меня потупить глаза. Ахмет Никчемный к этому времени так опустился, что, когда под вечер его выгоняли из кофейни, он просто ложился на землю рядом со входом в ожидании следующего утра, и нам с мамой каждый раз стоило больших усилий затащить его домой. Над ним потешалась вся улица, и семья друга, конечно, знала об этом.
– Почему же ты, – продолжал господин Джемаль, – такой разумный, по словам моего сына, мальчик не повлияешь на своего отца? Или тебе самому кажется такое поведение достойным? Или, может быть, ты, как почтительный сын, не решаешься на серьезный разговор с отцом? Тогда знай, что выше сыновьего долга есть долг гражданина. Поэтому, пока твой отец не одумается и не вернется к порядочной жизни…
– Перестань! – крикнул Арслан, и в его голосе вовсе не было сыновьей почтительности. Он смотрел на отца с такой ненавистью, что мне стало страшно. – Перестань сейчас же! – повторил он еще громче и ушел в дом.
Его отец, так и не договорив, побежал за ним. А я поплелся по улице куда глаза глядят, проклиная своего отца и господина Джемаля, но в душе понимая его правоту – Арслан не должен общаться с таким отребьем.
На следующий день учитель пересадил меня за другую парту, но и в перерывах между занятиями Арслан избегал меня. Я чувствовал себя таким несчастным и одиноким, что готов был повеситься, лишь бы не видеть своего друга и не слышать, как он переговаривается с новым соседом по парте.
А потом Арслан совсем пропал. Его не было в классе дня три или четыре, и я уже решил, что родители перевели его в другую школу. И знаешь, была тогда модной одна песня – есть у меня на пластинке… Где же она? А, вот, послушай…
Günler aylar gelip geçer,
bitmez kabus nice günler,
her yer her şey güzel,
huzur arıyorum.
Kurtar beni demiyorum
Allah’ım ne olur sabır ver,
her yer her şey güzel,
huzur yok içimde.
Yaşanmaz oldu bu yer de,
ne olur Allah’ım kuvvet ver…
[ Дни сливаются в месяцы,
Бесконечный длится кошмар.
Все прекрасно вокруг,
Но во мне нет покоя.
Я не прошу о спасении, о Аллах.
Но даруй мне терпение.
Все прекрасно вокруг,
Но во мне нет покоя.
Здесь больше невозможно жить,
Дай мне сил, о Аллах!]
Не знаю, о чем думал Айдын Тансель, когда пел эту песню, но я примеривал ее на себя и повторял слова каждую минуту. Я уже хотел идти к Арслану домой, чтобы от служанки узнать хоть какие-то новости о нем, но тут мой друг неожиданно пришел ко мне сам.
Войдя в нашу комнату, я увидел его, сидящего на кровати. Он поднял голову, и я сразу понял, что случилось страшное – столько горя было в его прекрасных глазах.
– Отец погиб, – прошептал Арслан.
Я сел рядом и обнял его, не решаясь что-либо сказать и не понимая, как утешить.
Арслан прижался ко мне и заплакал.
Да, ты ведь не местный и не знаешь… А тогда военные гибли часто – вся эта история с Кипром, да и в самом Стамбуле было неспокойно. Почти каждую неделю то тут, то там кого-то из полицейских или военных убивали…
Так, крепко обнявшись, мы просидели до вечера. Когда матушка пришла с работы, мой друг засобирался домой. Я проводил его. И уже на пороге он сказал:
– Прости меня, что повел себя как трус
