тебе вызвать меня из Литвы?
– Нет, я с ним напрямую не общаюсь. Передал через человека, который сейчас тоже завязан на Поворотиху. Для тебя это шанс. Говорю же, Боб очень заинтересован в крушении синягинского проекта, а ключ к этому – протест против газопровода в Поворотихе. Шашлык уже маринуется. Сделаешь дело – в любом случае напомнишь о себе, о своей нужности. Но не исключено, это первый шаг к возвращению в Москву.
Далеко позади остался парк «Зарядье» с висящим над рекой прогулочным мостом, они медленно шагали по набережной вдоль величественных кремлёвских стен. Каждый думал о своём. Проезжая часть, наглухо забитая потоками транспорта, и – в контрасте! – пустынный тротуар странным образом располагали к мыслям о неисповедимости судеб. Оба понимали: их первая встреча после долгой размолвки удалась. Все точки над «i» расставлены, они вышли на новый уровень взаимопонимания. Теперь им предстояло работать вместе. «Мы с Сосниным в этом деле, как соха и борона, – подумал Суховей. – Соха берёт у́же, но глубже, борона захватывает шире, да пашет мельче. И кто из нас соха, а кто борона?»
Потом вспомнилась первая встреча с Винтропом. В кафе Боб и Димыч сидели напротив Суховея и Глаши. Американец долго распространялся о достоинствах политики Путина и, глядя прямо в глаза Валентину, внезапно сказал на английском, обращаясь к Соснину:
– Дмитрий, его баба за пять долларов готова устроить здесь стриптиз. Смотри, она уже вытаскивает сиськи.
Это был стандартный проверочный текст на НЕзнание английского языка. Расчёт простой: если собеседник понял сказанное, он невольно скосит глаза в сторону своей спутницы, – поэтому Боб и не спускал взгляда с Суховея. Винтроп не знал, что эту уловку слушатели Минской школы изучали на спецзанятиях, пытаясь поймать друг друга на неожиданном подвохе. Как не знал и того, что перед встречей Валентин с Глашей тщательно обговорили манеру поведения, и стриптиз, как говорится, в программу не входил. Глаша не могла «вытаскивать сиськи». Суховей, разумеется, не клюнул на провокацию, безмятежно глядя в глаза Бобу, но понял, что перед ним матёрый разведчик. Да-а, много воды утекло с той вильнюсской встречи…
Домой Суховей вернулся поздно. Поднимаясь на лифте, намеревался сразу обрадовать Глашу хорошей вестью, но жена встретила его на слезах.
– Звонили из ветклиники, и мне пришлось срочно туда мчать. А с переноской уже тяжело таскаться, сам теперь будешь бенгальскую тигрицу возить, я предупредила. Ой!.. Что-то душно стало. Выведи меня на свежий воздух.
Когда спустились вниз и пошли по дорожке маленького придомового скверика, Глаша назидательно сказала:
– Говорила тебе, что ту прогулочку запомнишь.
– Ты чего так возбудилась?
– Да потому, что этот Донцов женат на Вере Богодуховой, и у них четыре месяца назад родился ребёнок.
– Ну и что?
– Канешна! Богодухова с грудным ребёнком летом сидит в Москве, а её муж, по словам Подлевского, в выходные дни торчит в Поворотихе у её родственников. Как бы не так! Вера с грудничком в Поворотихе, вот Донцов туда и мотается. А там Подлевский… Дурень! Все мужики – жуткие остолопы! Только баба на шестом месяце беременности, как я, у которой все мысли – о будущем младенце, может нутром, чутьём, интуицией почувствовать, какая опасность угрожает ребёнку этой мрази – Донцова…
Откровения Синягина после допроса о Поворотихе разбередили Донцова. Иван Максимович своей исповедью снял вопросы, усложнявшие понимание Власычем текущей жизни провластной группы и возможных завтрашних изгибов кремлёвской линии. Всё вроде бы прояснилось. Однако Донцов не был бы самим собой, если бы угомонился по части самопросвещения. Наоборот, как он посчитал, сполна овладев тайным знанием относительно глубинных угроз, нависающих над Россией, Виктор вдвойне загорелся желанием пообщаться с профессором из «Курчатника». Возникла новая интрига: интересно, а Михаил Сергеевич, отражающий взгляды и умозрения технической интеллигенции, осознаёт, что грядущий транзит власти станет для страны роковой развилкой, где предстоит сделать цивилизационный выбор?
Он позвонил днём, прекрасно понимая: договариваться о встрече надо с Людмилой Петровной. Но не ожидал, что его звонок будет воспринят не просто благоприятственно, а с эмоциональными женскими восторгами.
– Виктор! Наконец-то! Как я рада слышать ваш голос! – воскликнула Людмила Петровна. – Мы часто вспоминаем прошлогодние беседы с вами. Весной снова были в Сочи, но с застольным товариществом, как с вами, не повезло. Михаил Сергеевич очень хотел бы встретиться. – Понизила голос. – Накопилось, накипело, ему надо выговориться. Столько событий, столько оценок, а всё носит в себе. – Рассмеялась колокольчиком. – Вы, наверное, заметили, мы с ним одно целое, и когда я говорю «он свои мнения носит в себе», сие означает, что они ураганом обрушиваются на меня. Я не возражаю, но ему этого мало.
Виктор сообщил о рождении первенца, получив тысячу искренних тёплых пожеланий, а вместе с ними и понимание новой жизненной ситуации. Людмила Петровна предложила:
– Виктор, с вами всё ясно. Давайте так: у вас следующая среда относительно свободна? У Михаила Сергеевича это день домашних экзерсизов. Если бы вы могли навестить нас часов в шесть, к вечернему чаю…
Власыч отреагировал адекватно:
– Людмила Петровна, я помню, у вас свои гастрономические предпочтения, скажите сразу: какой торт? Песочный, бисквитный, фруктовый?
– Ой, только не бисквитный. Пожалуй, лучше песочный.
Жили они близко от «Курчатника» в доме, построенном для работников института. Дом старый, блочная девятиэтажка, но квартира трёхкомнатная, очень уютная. «Классическая профессорская квартира», – подумал Донцов, когда переступил её порог. Кабинет – две стены в книжных полках от пола до потолка, кипы бумаг на длинной приставной компьютерной стойке, – явно мастерили под заказ, – и старинное резное бюро с множеством выдвижных и распашных ящичков, за которым восседал Михаил Сергеевич. Рядом фотографии, где хозяин кабинета заснят с не известными Донцову людьми. Впрочем, одного из них, высокого, с голым черепом и тремя Золотыми Звёздами Героя Соцтруда, Виктор узнал сразу: прежний президент Академии наук Анатолий Петрович Александров.
Поразила и гостиная. Шторы с маркизами, картины в богатых, под бронзу, рамах, широкая застеклённая горка с красивой посудой, а главное – большой овальный обеденный стол с резными «мохнатыми» ножками, скорее лапами, стилизованными под львиные очертания. На стенах нет свободного места – фотографии, офорты. А в одном из углов – видимо, ценная, из финифти, икона: Иисус и двенадцать великих церковных праздников.
На столе уже красовался в своей многопредметной полноте чайный сервиз изысканной сине-золотой расцветки. И Людмила Петровна заканчивала приготовления.
– Виктор, ещё минуту – и всё будет готово. Осталось столовые приборы разложить, так сказать, орудия производства.
Они долго не виделись, однако встреча вышла непринуждённой, даже свойской, без прощупываний по части
