за свою непомерную высоту при крохотном квадратике пола стаканом. Там его наконец оставили одного.
Вадим потыкался в шершавые стены и свернулся на полу, подгибая половчее ноги – даже полусидя ноги вытянуть было некуда, да и спине больно было упираться в ноздреватые неровности стены. Вадим долго устраивался, укручивался, пока не затих, не замер, свернувшись на удивление удобно. Ничего ему сейчас не хотелось – единственно только: чтобы никто не трогал, чтобы забыли о нем, оставили в покое. Выпотрошенный пережитыми потрясениями, Вадим безучастно лежал свернутой кучей грязного тряпья, и только раскрытый глаз с удивительным вниманием рассматривал пятнышко истертого пола прямо перед собой. Здоровенный таракан вступил на эту видимую территорию, зашевелил гигантскими усами, почувствовал диковинную необычную преграду и, увидев в искривленном огромном зеркале зрачка перед собой кашмарное чудище, бросился наутек, исчезнув мгновенно из обозримого пространства.
Вадим прокрутил в себе все, что произошло с ним после освобождения из наручников, «…обязуюсь беспрекословно выполнять все требования режима…» – вспомнилось ему из только что подписанной бумаги, и он усмехнулся непроизвольно тупости тюремщиков, собирающих такие вот подписки зримым свидетельством раскаяния; а совсем уж дико упорство тех, кто отказывается подобную чушь подписать – что толку от их упорства?.. Что толку?.. Еще какая-то бумага никак не хотела выскользнуть из памяти, что-то показывал кум, что-то связанное с женой… Ах да – исполнительный лист – при этом, как ее Вадим обеспечил, ей еще чудятся алименты отсюда? Теперь-то ясно, почему все это время не было от нее никаких известий. А он думал, что она развелась с ним не всерьез, а только чтобы конфискация была поменьше… А как он бесился, получая передачи от матери из деревни – жалкие банки консервов, которые, передавая, вскрывали полностью, и хоть ешь все сразу, хоть выбрасывай… Он ругал старуху, что она своими передачами всегда ровно к первому числу перебивает передачи жены и выставляет его консервами этими на посмешище, не передавая даже курева – всегда она боролась с вредной привычкой… Но и стыдно ему сейчас не было за эту свою несправедливую злость к матери, все чувства его омертвели, не отзываясь никак на воспоминания и на все, что осталось у него в жизни… Что толку? – равнодушно выстукивало в висках, и в этом дурацком присловье, так часто слышанном им в камере, вдруг открылся мудрый смысл: самый мудрый из всего известного. Эти два слова при монотонном их повторении не только раскрывали истину, но и вбирали в себя все тревоги и переживания, действовали гипнотически и успокаивающе… Что толку?.. Что толку?.. Что-толку-что… – и действительно ведь, какой толк во всем этом колготении, да и в жизни самой, если появляется вдруг какой-то Костя, раздувшийся на женском импортном белье, и приковывает тебя блестящей цепью к батарее?.. Что толку?.. Что-тол-ку-что-тол-ку-что-тол…
Про Вадима забыли. Обед, суета, пересменки, так и не подписанное «хозяином» постановление на карцер, оформление обоснованности вызова бригады усмирения. Кум закрутился и никаких распоряжений не оставил, и только уже после ужина в вечернем пересчете снова забегали дубаки по камерам, готовые в панике объявить и тревогу (побег). Несколько раз все камеры продола выгоняли на пересчет, потом проверили по карточкам и определили недостающего; долго созванивались с кумом, и уже перед отбоем взмыленные всей этой нервотрепкой дубаки распахнули шипастую дверь «стакана» (чтобы не колотили по ней изнутри, какой-то остроумец придумал наварить на двери боксов сетку острых шипов). Подняли Вадима пинками, и он все никак не мог очнуться, хотя гнали его по коридорам во весь опор.
…Вадим помялся у двери камеры, стараясь не смотреть на свесившиеся отовсюду неприязненные лица, и наконец боком» неловко двинулся к своему месту.
– Ты куда, падла? – Перед ним стоял в проходе Веселый, а дальше маячил Пеца, и Вадим зажмурился, не зная, чем еще заслониться от нового кошмара.
– Не бей, – выдавил он из себя, – я не хотел… Пропусти на место, я же не нарочно…
– Во падла, во падла, – не находил слов возмущенный Веселый.
– Ды-дай мне, – отодвинул Пеца Веселого и вплотную подошел к Вадиму. – Ты, с-сука, хату в-всю… под вилы… – Он принюхался. – На пы-параше твое м-место, – заорал он.
Тут и остальные учуяли клоачный дух и углядели Вадима целиком.
– Куда прешь, вонючка, – взвился Ларек. – Вона и матрац твой у параши уже…
– От страха перед ментами уделался, пидерастюга, – выпалил в Вадима Веселый и на одно маленькое мгновение замер, приготовясь на всякий случай встретить отпор – слово было сказано, и промолчать – значит согласиться, а согласиться значит там тебе и быть… но отпора не было. Вадим повернулся и поглядел в угол у толкана, где умещался Танька, сейчас вот высунувшийся и глаз не сводящий с Вадима.
Ворона уже распоряжался:
– Танька, приготовь напарнику местечко, и на толкан его – обмой, чтоб не воняло…
– Хавку ему выдели, – бросил Ларек. – У тебя сегодня с запасом было.
Вадим не сознавал, что происходит. Издерганное тело радовалось, что не били, не мучали его больше, наслаждалось водой, которой Танька обмывал со всех сторон. Трудно было представить даже, как бы Вадим со всем управился без ловкой заботы Таньки. Тряпки Вадимовы он частью выбросил тут же в парашу, частью принялся отстирывать под той же хлещущей из трубы над толканом водой. Вадиму дал что-то из своего тряпья, и вот уже Вадим может привалиться на свой матрац, прохладно мокрый, услужливо расстеленный Танькой рядом с собой, и – главное – откуда-то из-под шконки Танька вытащил шлюмку загустевшей овсяной баланды и поставил перед Вадимом; даже желудок сжало и слезы на глаза навернулись…
– Ну вот, теперь у нас два петуха – жизнь становится веселее, – где-то у окна балагурил Веселый. А Вадим думал, откуда же появился второй петух.
– Так имя ему надо, – вмешался Ларек.
– Эй, загаженная Саламандра, – окликнул Веселый, – тебе какое имя больше нравится?
– Как звали?.. На воле? – услужливо отозвался Вадим.
– На воле – неважно как, – смеялся Ларек, – там ты мужчиной был, а здесь ты уже не мужчина, и имя тебе надо женское.
– Как это женское? – ахнул Вадим и перестал есть.
– Так ты ж петух теперь, – поразился Ларек. – Мужики, он что – чокнутый или дурочку гонит?
– Ты похавал? – Перед Вадимом стоял Веселый. – Ты согласился, что – пидер? Ты с пидером хавал? Так ты кто, если не петух, или тебе мозги вправить?
– Так я же не настоящий, – пискнул даже Вадим…
– Ой, не могу, – зашелся смешливый Ларек. – Так сделаем настоящего – не горюй… Или вон Танька сделает…
– И че он недоволен? – гнусавил поодаль Ворона. – Сам же просил, чтобы Саламандрой не
