Я в ответе за людей, не я, так другая сволочь такого наворотит, – Павел махнул рукой и вышел из хаты.
– Беда, – заплакала Арина, – что делать?
Дети молчали. Арина вышла в сени, увидела Павла стоящего на пороге, опущенные плечи дрожали. Услышав шаги он торопливо тиранул рукой по лицу:
– Что ты? – он обернулся к жене.
Она молча взяла своей рукой его руку и молча стала рядом.
Поужинав, семья молча сидела за столом. Павел смотрел на угрюмые лица родных и тут он начал говорить тихо, не торопясь:
– Человек без лидера, как стадо без пастуха. Нет теперь председателя, враг пришел, а жить надо. Нас оккупировали они, они диктуют свой порядок, идет война, жизнь и копейки не стоит. Моя задача всех сохранить, а наши придут, там видно будет. Они смотрят на меня, как на предателя, не понимая, что я собой прикрываю их жизни. Вон и братец твой волком смотрит, – Павел взглянул на Арину и замолчал, – беда да и только.
С утра лил дождь, деревенская дорога раскисла, два полицая слонялись и месили новыми сапогами грязь, нацепив на новые кители повязки и поправляя на плече винтовку. Павел составлял списки жителей, сегодня надо раздать жителям колхозное стадо коров, поделить на всех лошадей и птичник.
– Забирайте коров и лошадей, заготовленными кормами будем пользоваться все, корма много: и сена, и силоса.
Павел говорил громко, кричал на нерешительных мужиков:
– Бери, пока дают.
Гитлеровцы спрятались в теплушку от дождя и играли в карты. Они поглядывали в окно, наблюдая, как большой седой человек четко выполнял их приказ, он быстро распределил коров и лошадей семьям. Коровник опустел и конный двор тоже. Василий и Михаил, оседлав лошадей, гнали домой двух молодых коров. Павел направился к теплушке, остановился у порога:
– Что я всю жизнь на рожон лезу? – думал он. Павел поздоровался, ища накуренном помещении глазами старшего. Он заговорил неторопливо, тихо, враги притихли и не перебивали. Павел просил для многодетной семьи кузнеца лошадь и корову.
– Gut, – немец махнул рукой, рассматривая свои карты.
Павел оседлал молодого жеребца и погнал рябую молодую корову. Люди наблюдали, как Павел заехал во двор вдовы кузнеца. На порог вышла маленькая женщина в черном.
– Забирайте, ваша доля, – Павел подал вожжи.
– Доля, – вдова погладила корову по спине, – и ты Доля тоже, – она погладила по гриве.
– Завтра привезут сена, свеклы кормовой, – сказал тихо Павел, но вдова повернулась к нему спиной и повела скот во двор,что-то им говорила, а они послушно шли рядом. Из окна смотрели совсем еще маленьких пять ребятишек.
– Да-да, – поежился Павел, – доля.
Вестей с фронта от родных не поступало, в деревне осталось несколько гитлеровцев.
***
Битва под Смоленском в июле 1941 года приостановила наступление немецких войск на Москву. Но к 1 декабрю нашими были оставлены Одесса, Харьков, Киев, Днепропетровск. Павел видел, как немцы торжествовали, играли в карты, пели свои песни, с теплушки доносилось пиликанье на губной гармошке. Павел увидел,что немец машет ему рукой, приоткрыв дверь накуренной теплушки.
– Крым капут, шнапс пить, – «немовал» румын.
Павел сразу не понял, а уже офицер радостно сообщил:
– Крымский фронт разбит с большими потерями у русских.
Павел хватал воздух, спазмы сдавили горло: «Костя, Костя, сынок», – ему хотелось закричать. Он отвел от себя руку с рюмкой шнапса и указал на горло: «Krank…».
Павел вышел на порог, судорожно хватая воздух, он торопливо пошел уже зазеленевшим лугом, потом картофельным полем. Он плакал от горя и бессилия:
– Что говорить Арине? Вдруг Костя выжил в той мясорубке? Захватили и Киев, и Одессу, и Харьков, пол-России. Судьбинушка, что же ты так карулесишь, где я нагрешил? Или кто из моего рода?
Павел шел через поле к деревне, – там жена волнуется с детьми.
– Хватит скулить староста…, – он выругался грубо и зло.
Он видел как у людей вздрагивали занавески на окнах,
«Все видят, все слышат», – размышлял Павел.
– Молятся за своих, не ведая, что немец уже под Москвой.
Павел чувствовал беду, но он и представить не мог, что, как его раненый сын в отступающих 51-й и 47-й армии под шквальным огнем упал у самой воды, Азовское море кипело от взрывам. Береговая полоска у моря усеяна телами погибших, среди них и командующий 51-й армии Львов.
Волна с шумом набегала и, краснея от крови, откатывалась. Константин Павлович почувствовал тепло песка, нагретого майским жарким днем, любимый запах моря, он взглянул в синеву, затянутую дымом страшной битвы.
– Господи, – силы ушли, волна плеснула соленой волной в лицо, но он это уже не почувствовал.
Арина отрешенно смотрела в окно, бледное искаженное тревогой лицо пугало Мишу и Николая. Она вопросительно взглянула на вошедшего мужа и добавила:
– Душа не на месте, с утра, как камень навалился, что-то с Костей, сон плохой приснился, сорвался Костя с обрыва, вниз упал, а там огонь и дым.
Павел неуклюже осел и завалился на лавку в Красном углу, испугав жену и детей. Через два дня Павел совсем поседевший, с осунувшимся лицом, наконец, встал с постели, вышел к завтраку. Василий угнулся, боялся взглянуть на отца.
– Нагулялся кобель, – сказала Арина, перехватив взгляд мужа, – жениться просится.
– Пусть женится, – тихо закашлявшись, сказал Павел, – кот мартовский.
– После Покрова, не раньше, посевную закончим, а там работа закипит, после Покрова.
Елена все лето с детьми от зари до зари работала на своих наделах. Пололи свеклу и морковь, окучивали несколько раз длинные гряды картофеля. Рядом трудились на своих наделах соседи. Поднялась трава, зацвели луга, начался покос, заготовка сена на зиму скоту. Скоро уборочная, люди работали, колхозная земля уродила хорошим урожаем.
– Вестей с фронта не было, радуются фрицы, – сообщала Марфа. Елена понимала, что пока их верх. На своих наделах работал и стар и млад, дел было в не впроворот, люди приспосабливались к новому порядку, в деревне осталось несколько гитлеровцев да Тетень, который слонялся по деревне. Вечером люди шли в клуб, он был битком как и в мирное время, гармонист играл то вальс, то барыню, то фокстрот. Приходили и немцы, они пиликали на губных гармошках. Наигрывали «Катюшу». Народ танцевал, забывая о войне. Марфа в пустой хате стояла перед иконами на коленях и молилась за сына, за Василия. А он сидел в землянке, весь день выносил на себе раненых, болота начали подмерзать, тонкий лед ломался, мокрый, замерзший, но живой он приходил в свою землянку, подбрасывал дрова в буржуйку и развешивал одежду. Он думал о родных, мысли пугали:
– Живы ли они?
Марфа чувствовала,
