тогда осенью вышел из боя раненый в сорок первом без всадника, под Карачевом сражалась и конная дивизия против танковой дивизии немцев. Воронка зацепило осколком, Михаил нашел его на лугу у речки, выходил.
Лошади шли рысью.
– Крутится, вертится шар голубой, – хор голосов и гармошек летел над большаком, люди выбегали на улицу на ходу застегиваясь.
– Это кто? Чьи?
Они смотрели вслед, долго стояли на дороге, слезы замерзали на лице. Выбегали люди, немцы фотографировали свадебную вереницу.
– Пусть немчура посмотрит, как русский народ гуляет, – Павел взглянул на жену, – довольна?
– Кажись невестка-то беременная, живот заметен.
– И что, выкинуть ее из саней предлагаешь? – разозлился Павел.
–Зачем же? Пусть женятся, а там посмотрим, затеял гулянку, так погуляем, – сказала Арина.
– Город какой красивый, купеческий, дворцы один в один, ухоженный, деревья побелены, – Павел взглянул на жену, – довольна значит?
А чего же не повеселиться? А то от жизни такой с ума можно сойти.
– Да-да, ну где тут церковь? – нетерпеливо крикнул Павел.
– Успокойся, люди смотрят, – сердито прошептала Арина, – вот и поворот налево перед больницей.
–А вон купола видны рядом, – указал Павел вперед.
– Не. Это Никола, не работает, там пленные наши в ней, – обернулся мужик, подстегивая лошадь, но тут же поправил:
– Ваши.
Павел побагровел и двинул мужика кулаком в спину:
– Наши дурак, наши. Мужик отлетел на обочину в сугроб. Павел подхватил вожжи. Сзади засвистели, раздался хохот.
– Подобрали, – сказала Арина.
Свадебные слезали с саней, разминая ноги после дальней дороги. Арина размашисто перекрестилась три раза на икону над входом в Собор. Старинные стены, фрески со святыми, иконы, запах горящих свеч и пение церковного хора в один миг охладили горячие головы свадебных. Все смиренно склонили головы и только голос старого священника. На моленые веками стены Собора оградили людей вдруг от той суеты, что за стенами. Люди молились, каялись, просили, они вспомнили о главном – о Душе, о покаянии и смирении.
Они вышли из Собора притихшие, опять размашисто перекрестились на икону у входа. Поземка уже успела замести следы, пошел снег. Лошади жевали лениво сено. Свадебная вереница с чувством выполненного важного долга направилась в обратный путь. Лошади шли рысью в метели, она усилилась.
– Но! Но! Пошла! – летело над городом, грянули гармошки.
За два года оккупации карачевцы отвыкли от праздников и веселья, они смотрели вслед, не зная, что уже Юго-Западный фронт под командованием генерала Н.Ф.Ватутина и Донской фронт под командованием генерала К.К.Рокосовского окружили и уничтожили в Сталинградской битве тринадцать немецких дивизий. Где шли бои на улицах города за каждый дом, а сам город превращен в строительный мусор. Один миллион тонн бомб было сброшено фашистами на Сталинград.
В колхозной канцелярии, ее только построили перед войной, были накрыты столы, лавки накрыты новыми постилками, приглашенные рассаживались, разглядывая многочисленные угощения, пришли и немцы. Пили все много, закусывая холодцом, мясом, черными груздями. Кричали:
– Горько, – невеста, смущаясь, вставала для смачного поцелуя. Гармошки играли, не уставая, танцы пьяного народа до упада. Жених почти двухметрового роста бил дроби с частушками и кружил маленького роста любимую жену в вальсе.
– Разошелся, – кивал Павел. Грянула «Семеновна», и тут Шура вырвалась в круг и пошла в пляс, запела громко, звонким голосом, да так красиво, залихватски, что свадебные от изумления стали бить в ладоши.
– Хоть на это Бог создал, – засмеялась Арина. Офицер постучал вилкой по стакану и встал. Все слушали, но не понимали о чем речь.
– Подарок для молодых, – прошептал Павел.
Немец вручил ключи от канцелярии Василию.
Постель молодых перевезли в канцелярию, они были довольны таким началом. Перед Пасхой Шура родила мальчика, назвали Мишей.
– Шалава, – сплюнул Павел, – вертихвостка.
– Я тебе говорила, – кивала Арина, – да и сходства пока не вижу.
– Опозорила сволочь.
– Ты за Тоськой приглядывай, – прервал жену Павел.
***
Марфа накормила скот и возилась у печки, Елена еще спала с детьми.
–Отпустило, спал мороз, – Марфа поглядывала в окно, иней сыпался с ракиты и искрился на солнце, вот-вот зазвенит капель, как там сынок? Ни слуху, ни духу. Марфу испугал плач Елены, она кого-то звала и вдруг закричала:
– Тося, Тося.
Марфа увидела, что Елена очнулась, и села на постели.
– Сон, страшный сон, – тревожась, все больше говорила она.
– Буди Капу, пусть в Кондрево бежит, Душа волнуется.
Капе уже тринадцатый год, невысокая, шустрая девочка быстро оделась. Тринадцать километров полями, лугами, пригорками и вот вспотевшая и румяная от бега она открыла дверь хату к Тосе. Плакала четырехлетняя Анечка, в комнате на кровати лежала Тося, она стонала, что-то шептала. Арина стояла рядом с Симой. Тося увидев Капу, поманила ее рукой:
– Беги за мамой, умираю, Анечку заберете себе.
Капа оторопела от ужаса, ноги несли опять ее назад, со страшной вестью спешила девочка к матери. И вскоре уже вдвоем бежали в Кондрево Елена с Капой.
– Нагулялась, нашла себе пропасть, – пробурчала Арина вместо здравствуйте.
Тося уже никого не узнавала, медичка развела руками:
– Выше сорока, зашкаливает, – кивнула на градусник.
Стоял мороз, люди вышли проводить Тосю.
– Мама в платице, ей холодно, – плакала Анечка.
– На Чернево отвези Елену с детьми, – распорядился Павел Михаилу, нечего тут мерзнуть.
– Вот и пошла полоса, только поворачивайся, – прошептал Павел Арине.
Река времен несет в разбеге,
Зигзаги, омут, водопад.
То затаится в страстной неге.
А то навстречу камнепад.
Поток стремительный пугает,
С молитвой взгляд на небеса.
Река волною умывает
И снова верим в чудеса!
Всю дорогу Елена молчала, Воронок шел рысью, в воздухе уже пахло весной.
– Второй год идет война, второй год оккупации. Жив ли муж? Костя, Костя…, – Елена тихо плакала.
– Отец, мать, братья, все на перекос… Анечка, бедный ребенок не выдержал такой удар.
Елена вспомнила свою первую Шурочку, какую девочку потеряла. Во дворе стояла Марфа и разговаривала с Паней. Елена обрадовалась, увидев подругу. Паня переживала за Елену:
– Это невозможно вытерпеть, сколько бед, одна за другой.
Марфа накрыла стол и вынесла из чулана бутылку вина.
– Борова нашего фрицы увезли, один остался, – заплакала Марфа.
– Чтоб они, сволочи, подавились, – зло выругалась Елена.
Марфа перекрестилась, повернувшись к иконам. Подруги пили вино и говорили о своем, Марфа села за прялку и тоже думала о своем.
– Твой Колюшка что учудил, рожи корчил немцу, тот Мишку моего на лошади догнал и плеткой сек, перепутал, они в одинаковых пиджаках, вон малый на печке лежит весь в рубцах.
– Вот, гаденыш, ну вот он у меня сегодня получит, – Панюшка разозлилась, ей было
