вдруг мать потому и слегла, что тоже знает? Не это ли причина ее мигрени?
Объяснения, как кто-либо мог все пронюхать, не существовало. Он убедился, что в доме пусто, прежде чем начать копаться в корзине с грязным бельем матери. Эта пустота в доме и стала для него подсказкой. Один из величайших уроков, который он усвоил с тех пор на всю жизнь, гласил: никогда не оставляй мальчишку одного в пустом доме.
Кто же мог подсмотреть за его занятием?
Мать? Ни в коем случае: она упала бы в обморок.
Отец? Тоже нет. Он бы прямо там задал Шими по первое число.
Оставался только Эфраим. Эфраим, слонявшийся по дому, искавший, какую бы пакость учинить, что бы стянуть у Шими, какую бы гадость подбросить ему в шкаф.
Эфраим, на которого Шими мог бы, если бы не признал, не воспротивившись наказанию, собственной вины, попробовать переложить часть ответственности.
Несмотря на то, что Эфраим был младше Шими на десять месяцев, все знали, что он сильнее брата по характеру. Семейный клоун. Никто не заклеймил бы Шими как лгуна, обвини он брата в предложении учинить эту проказу. Опять Эфраимовы штучки! «Не дрейфь, Шим, давай, пока дома никого нет!» У Эфраима был заразительный смех, круглая физиономия, широкий рот, белые зубы. Вылитый арабский беспризорник. Ни секунды не мог усидеть на месте. Если бы он стянул у вас бумажник, вы бы только беспомощно улыбнулись. Плутишка, всеобщий любимец. Но чтобы на такое решился сам Шими с его скорбным взглядом и опущенными уголками рта?! То, что в исполнении Эфраима выглядело бы проступком, простительным по бурности натуры, у Шими превратилось в гнетущее, тяжкое преступление.
Потому отец его и ударил: потому что он не был милым плутишкой.
Выходило, что на него донес Эфраим, вечно искавший и находивший неприятности. Это объясняло трехдневную отсрочку. Три дня Эфраим глупо хихикал про себя, а потом не выдержал и выдал брата.
Нескончаемый стыд жужжал вокруг Шими, как рой шершней. Деяние, разоблачение деяния, кара за деяние. Спустя годы Шими раз за разом снилось, что он — его мать и что на нем лежит отец. Он все еще помнит, каким мягким был в этом сне его разинутый рот.
Дальше той затрещины как будто не пошло. Но его смирение оказалось прообразом дальнейшего.
В присутствии отца он не чувствовал себя мужчиной.
— …Тебе очень идет, — говорит Эйфории Принцесса. — Не уверена, удобно ли тебе будет помогать мне в этом в ванной, но на открытие сессии парламента или на встречу с королевой ты теперь вполне могла бы отправиться.
Эйфория старательно исполняет реверанс.
— Для того и куплено, миссис Берил.
— Где ты предполагаешь повстречать королеву? У меня под кроватью?
Сарказм Принцессы Эйфории нипочем.
— Нет, миссис Берил, в ее доме.
— Она предложила тебе работу?
— Нет-нет, мне очень нравится работать у вас. Просто наведаюсь к ней на чай.
С этими словами она распускает шнурок, стягивающий ее цветастую сумочку, и достает приглашение на летний прием в королевском саду.
— Это «Примарк»? — интересуется Принцесса.
Эйфория недоуменно смотрит на приглашение.
— Я не об этом, — говорит Принцесса. — Я про сумку. Ладно, показывай.
Эйфория показывает Принцессе свою сумочку.
— Я про приглашение!
Сконфуженная Эйфория роняет приглашение, после чего с трудом поднимает его из-за узости юбки.
— Смотри не урони чего-нибудь при принце Филиппе, — советует ей Принцесса.
Она с некоторым раздражением изучает приглашение от лорда-камергера на прием в саду Букингемского дворца. Саму ее приглашали в Букингемский дворец всего четыре раза, что, учитывая ее почтенный возраст и связи, очень мало по сравнению с одним разом Эйфории, не способной похвастаться ни почтенным возрастом, ни связями.
— Что за службу ты сослужила обществу, заработав это приглашение? — интересуется она.
Эйфория сияет от гордости.
— Мой муж — пожарный.
— Это прием для пожарных?
— Он рисковал жизнью, спасая младенца. Целых два раза.
При упоминании первого младенца Принцесса морщит нос, а при упоминании второго отворачивается.
— Тогда объясни, зачем явилась сюда в платье, в котором собралась к королеве? Ты отправишься туда после работы? Не поздновато ли для приема в саду?
— Я надеялась на ваш совет, миссис Берил. Настя говорит, что по части королевского протокола вы — надежный авторитет.
— Не хочешь ли ты сказать, что ты и эта молдавская неряха обсуждаете в моей кухне королевский протокол?
Эйфория загораживает лицо приглашением от лорда-камергера.
— Не все время, миссис Берил.
— На какую же тему тебе понадобился мой совет? Годится ли твое платье?
— Оно не слишком яркое?
— Да уж, яркое, но, исходя из моих знаний о королеве, оно ей, скорее, понравится. Она много раз объезжала страны Содружества и пристрастилась к этническим одеяниям. Принц тоже любитель смуглых женщин в ярких одеждах. Я бы посоветовала еще тюрбан, если он у тебя есть. Если нет, я бы соорудила его тебе из скатерти. Только не огорчайся, если тебе не удастся ни с кем из них поздороваться за руку.
Это предположение Эйфория отметает решительным движением головы. Похоже, она сама кое-что смыслит в королевском протоколе.
— В приглашении написано, что хозяевам доставит удовольствие мое общество, — говорит она. — Значит, рукопожатие будет. Что передать ей от вас?
Принцесса размышляет.
— Было кое-что, да я запамятовала, — говорит она.
Настя, находясь в кухне, подслушала этот разговор.
— По-моему, вид у тебя в самый раз для встречи с королевой, — говорит она Эйфории, улучив момент остаться с ней наедине.
— Миссис Берил того же мнения.
— Нет, просто миссис Берил к тебе снисходительна. Извини, но для нее ты — дешевое развлечение. Пакетный тур. Так уж англичане относятся к чернокожим.
— Она сказала, что мое платье красивое.
— Да, для чернокожей.
— Я и есть чернокожая.
— Миссис Берил видит твою черноту иначе. Мой дружок читал книгу о том, что для людей Запада восхищение культурой восточных народов — способ смотреть на них сверху вниз. Высокая оценка — новый вид империализма.
— Я не с Востока.
— Для людей Запада все мы — Восток.
— Ну и ладно, все равно я пойду на прием в саду в этом платье.
— И правильно. Только не дай королеве оскорбить тебя словами, что у тебя славный вид. Ты ее опереди, первой скажи ей, что она славно выглядит.
— Передать ей что-нибудь от тебя?
Настя задумывается.
— Скажи ей, что времена культурного присвоения прошли.
Эйфория кивает, хотя про себя решает, что не станет говорить такого королеве.
— И спроси ее, — спохватывается Настя, — не найдется ли у нее свободного принца мне в мужья.
Чтобы доказать
