почему не оканчивалъ курсъ въ К. Дѣло, впрочемъ, обошлось, и старичокъ объявилъ, что онъ его принимаетъ.
— А что вы хотите штудировать? — спросилъ съ насмѣшливой, старческой улыбкой кураторъ.
— Химію, ваше превосходительство.
— Тогда вамъ нужно будетъ сдавать экзаменъ изъ греческаго.
«Вотъ тебѣ разъ», — подумалъ Телепневъ и вышелъ отъ попечителя повѣся носъ. Греческихъ словъ онъ и въ глаза не видалъ.
Бурсаки его окончательно обезкуражили, подтвердивши, что на химіи дѣйствительно нуженъ греческій языкъ.
— Ничего, фуксъ, — говорилъ ему покровительственно маленькій ольдерманъ: — я тебя настрочу въ одинъ семестръ, вали на протопопа!
Не очень успокоительно подѣйствовали на Телепнева обѣщанія ольдермана, и онъ, чувствуя, что по-гречески сразу не подготовишься, началъ уже раздумывать — не выбрать ли другую какую науку, гдѣ бы языкъ эллиновъ не сталъ поперекъ дороги. Бросился онъ къ старичку профессору разсказать ему свою бѣду. Хемикъ, копаясь въ своемъ фармацевтическомъ институтѣ, подтвердилъ Телепневу, что, дѣйствительно, греческій языкъ требуютъ съ того, кто хочетъ штудировать хемію, но что, такъ какъ онъ, Телепневъ, поступаетъ ужь изъ русскаго университета и съ такого факультета, на которомъ хемія преподавалась, то, можетъ быть, ректоръ съ него и не потребуетъ греческаго языка. По какому-то особому покровительству небесъ — такъ и случилось.
Ректоръ своей фигурой и комически-надутой рѣчью распотѣшилъ Телепнева. Въ курсивныхъ фразахъ объявилъ онъ ему, что онъ будетъ chemiæ cultor, и приказалъ быть готовымъ въ назначенный день явиться для полученія матрикула и торжественнаго пріема въ студенты.
Взяли съ него десять рублей, и черезъ два дня педель объявилъ ему, что такого-то числа въ аулѣ, т. е. въ большой актовой залѣ университета, Magnificens, т. е. ректоръ, будетъ читать наставленіе новопоступающимъ и раздавать имъ матрикулы.
Насталъ этотъ торжественный день. Аула поразила Телепнева своей первобытной простотой. Дверь въ залу была прямо изъ корридора, такъ что негдѣ, было снять шинели; полъ былъ въ ней некрашенный; колонны, подпиравшія хоры, вымазаны бѣлой масляной краской, а ободранные стулья явились на свѣтъ божій, вѣроятно, въ единъ день съ университетомъ. Подъ старинной кафедрой, вымазанной также бѣлой масляной краской, стоялъ большой столъ, покрытый краснымъ сукномъ съ зерцаломъ. На немъ разложены были какіе-то листы въ родѣ дипломовъ и цѣлая стопа маленькихъ книжечекъ сѣраго цвѣта.
Когда Телепневъ вошелъ въ залу, новички уже собрались. Видъ ихъ не былъ такъ разнохарактеренъ, какъ въ К-скомъ университетѣ; всѣ носили партикулярное платье, всѣ почти были блондины и смахивали какъ-то на одно лицо; между собой переговаривались они тихо, почтительно озирая залу, пытливо поглядывая на красный столъ съ большими листами.
Тутъ Телепневъ почувствовалъ себя уже совершенно одинокимъ, не такъ какъ въ К. Чужой говоръ, чужія лица, какая-то особенная важность на юношескихъ лицахъ, все это сейчасъ бросилось ему въ глаза и говорило, что онъ пришлецъ изъ другаго міра и никогда не сольется съ ихъ задушевными интересами.
Заговорить было не съ кѣмъ, да и не къ чему было придраться. Новопоступающіе видимо ужь раздѣлились на кружки, вѣроятно по корпораціямъ, и только нѣсколько человѣкъ ходило вразсыпную по залѣ. Видъ всего этого университетскаго зрѣлища не представлялъ ничего особенно занятнаго, яркаго и свѣжаго. Зала, не смотря на свою простоту, дышала гораздо большей чопорностью и формализмомъ, чѣмъ внутренность К-скаго университета, со всей его русской казенщиной.
Въ 12 часовъ звякнула ручка двери корридора, всѣ новички встрепенулись и собрались въ кучку; вошелъ ректоръ въ вицъ-мундирѣ новаго покроя съ Владиміромъ на шеѣ и пресмѣшнымъ взбитымъ хохломъ; а за нимъ толстая водяночная фигура сѣдаго оберь-педеля. Ректоръ, высоко поднявъ голову и поправляя свои остроконечные воротнички, зашагалъ какъ журавль но залѣ и, остановившись у стола, выпятилъ впередъ губы и важно кивнулъ головой въ отвѣтъ на общій поклонъ новичковъ.
— Мои милые питомцы! — заговорилъ онъ надутымъ, декламаторскимъ тономъ, съ подергиваньемъ всего туловища. — Вы совершаете великій шагъ въ жизни. Предъ вами открывается великое откровеніе науки; вы проникаете въ святилище знанія. Но не забудьте, благородные юноши, что только тотъ можетъ достойно перешагнуть порогъ храма, кто въ чистотѣ духа и въ возвышенности побужденій почерпнулъ тѣ священныя силы, которыя нужны для принесенія истинныхъ жертвъ единому и всемогущему Богу.
Начало спича показалось Телепневу курьезнѣе попечительской рѣчи въ К. Нѣмцы новички видимо оставались довольны богословскимъ краснорѣчіемъ ректора, который даже покраснѣлъ, выкрикивая огромныя фразы и разводя во всѣхъ направленіяхъ руками по воздуху. Сѣдой оберъ-педель, который, навѣрно, видѣлъ эту штуку въ 30 или 40 разъ, стоялъ безчувственно, въ степенно-лакейской позѣ, положивши жирную ладонь на свое выпятившееся впередъ брюхо.
— Но что способно вести сердце юношей по правому пути? — кричалъ надсаживаясь велерѣчивый ректоръ. — Неизмѣнныя правила благочестія и вѣрности, благоговѣніе предъ божественными и государственными законами, высокопочитаніе къ основамъ семейственности и гражданства.
«Экъ, его прорвало,» — подумалъ Телепневъ и улыбнулся, взглянувши на тучныя чухонскія физіономіи большинства слушателей.
— Здѣсь, — и ректоръ при этомъ взялъ одинъ изълистовъ, лежавшихъ на столѣ: — начертаны основы, по которымъ всякій питомецъ науки долженъ создавать свою жизнь.
И ректоръ приступилъ къ переводу семи правилъ, которыя значились на латинскомъ языкѣ въ студенческомъ матрикулѣ. Каждый пунктъ сопровождалъ онъ многословными и вычурными коментаріями; со слезами на глазахъ и дрожью въ голосѣ онъ увѣщевалъ юношей держаться строго стези добродѣтели и не впасть въ пучину порока и заблужденій.
Истощивши все свое краснорѣчіе, разстегнувши даже отъ наплыва педагогическаго чувства свой вицъ-мундиръ, ректоръ приступилъ къ вызову новичковъ ноочереди одного за другимъ и къ раздачѣ матрикуловъ, вмѣстѣ съ тѣми сѣрыми книжечками, которыя лежали на столѣ. Книжечки эти служили для записыванія предметовъ курса. Новичковъ вызывали по алфавиту.
— Дайте мнѣ ваше честное слово, — торжественно произносилъ ректоръ, подавая руку новичку: — что вы исполните въ святости все то, что законъ и добродѣтель требуютъ отъ питомца науки.
Нѣмецъ ежился, почтительно пожималъ урку ректора, что-то такое бормоталъ и получалъ изъ рукъ его матрикулъ вмѣстѣ съ книжечкой, которыя сѣдой оберъ-педель подавалъ растроганному магнификусу.
Чрезъ эту процедуру прошли всѣ, и Телепневъ, когда подходилъ къ ректору, никоимъ образомъ не могъ настроить себя на чувствительно-торжественный ладъ, и едва удерживалъ себя отъ улыбки, гдядя на красное, плаксиво-величественное лицо ректора, который, какъ заведенная машина, протягивалъ руку каждому подступающему новичку.
Смыслъ всей штуки однако удовлетворилъ его. Сквозь смѣшныя формы, сквозь шумиху ректорскихъ фразъ проглядывало нѣчто разумное и человѣчное, нѣчто въ иномъ вкусѣ, чѣмъ попечительскій спичъ въ К. съ указаніемъ на шляпу и шпагу.
Въ большомъ печатномъ матрикулѣ Телепневъ также не безъ улыбки прочелъ, что онъ названъ Ruthenus и Chemiæ cultor.
Вся церемонія продолжалась полтора часа.
Свернувши вчетверо матрикулъ и спрятавъ его въ карманъ вмѣстѣ съ книжечкой, Телепневъ искренно
