хочет слышать.
Всякий раз, когда Миша выходит мне навстречу своей шаткой поступью, мне безумно хочется прижать ее к себе, вдохнуть в нее частичку своей силы, своей энергии.
Но я одергиваю себя. Потому что мне неловко. А еще я боюсь причинить ей боль.
Она стала такой хрупкой.
Когда я состарюсь, буду лежать на кровати или сидеть в кресле и слушать музыку, которую слушаю сегодня, — ту, что звучит по радио или на дискотеке. Буду закрывать глаза и сосредоточиваться на ощущениях внутри своего тела, которое вот-вот начнет танцевать. Мое легкое, гибкое, послушное тело, мое тело среди других тел, мое тело, привольно танцующее по гостиной, вдали от посторонних взглядов. Когда я состарюсь, буду проводить время вот так, уделяя внимание каждому звуку, каждой ноте, каждому импульсу. Да, я буду закрывать глаза и мысленно погружаться в танец, в транс, я буду вновь обретать движения, паузы, и мое тело будет вновь подхватывать ритм музыки, будет вновь ощущать ее такт.
Когда (и если) я состарюсь, все это останется со мной. Воспоминания о танце, о басовых нотах, которые стучат в животе, и о волнах, которые поднимаются по бедрам.
Миша дремлет в своем кресле. Я сижу возле нее уже несколько минут, по ее лицу пробегают едва заметные волны, и я догадываюсь, что она ощутила мое присутствие. Она открывает глаза.
— Привет, Миша. Как ты?
— Знаешь, я ведь не спала.
— Знаю, Миша, не беспокойся. Ты ждала меня. Хорошо ли ты себя чувствуешь?
— Да, нормально. А ты как? Как дела у… малыша?
— Я была у врача, он сказал, что все идет гладко.
— Вот и чудесно. А обновка?
— Увы, новостей по-прежнему никаких, Миша. В прошлый вторник я повторно подала объявление. Результат пока тот же.
Грусть мгновенно заволакивает ее лицо.
— Я бы так… хотела…
— Ты и вправду решительно настроена?
— Да.
— Хорошо, я подумаю, что еще можно сделать. Попробуем поискать как-то иначе.
Она умолкает на несколько секунд, погрузившись в размышления. А затем отгоняет разочарование, как дурную мысль.
— Я тебе говорила, что мне предложили играть в бриджи?
— Нет, не говорила. А кто предложил?
— Щенжины.
— Какие женщины?
— Молодые. Те, которые дни напролет тормозят внизу, в большой гостиной. Кое-кто из них даже ходит на гимнастику, представляешь?
— Да, на вид эти дамы в хорошей форме, но, вообще-то, не так уж они и молоды.
— Та, что сидит в кресле-копалке, — это глава банды. Видела ее? Такая, в банном халате.
— Да, видела. И что же ты ответила? Ты будешь играть с ними в бридж?
— Не знаю.
— Почему? Не хочешь?
— Боюсь проиграться.
— Да брось, Миша. Правила ты помнишь, все получится.
— Так грустно…
— Что именно?
— Месье Тердьян упал в своей комнате. У него перелом крупной кости, он там, в… — Миша ищет нужное слово, но не находит его.
— В больнице?
— Да. Я надеюсь, что он вернется.
— Разумеется, Миша, он вернется, как только выздоровеет.
— А вообще, знаешь, тут происходит что-то серьезное. Очень серьезное. В низовых туалетах. Тебе надо пойти посмотреть. Я туда больше ни ногой: я сообразила, что у них на уме.
— Ты имеешь в виду туалеты на первом этаже? Что с ними не так?
— Да, возле са… ста… места для еды… Там над дверью есть… какая-то… белая штука… она делает «пшш» всякий раз, когда заходишь внутрь. Говорю тебе: они травят нас газом.
— Да нет же, Миша, это диффузор со специальными духами. Чтобы приятнее пахло.
— Тут никакие духи не помогут. И к тому же совсем это не духи. Загляни на обратном пути, сама убедишься.
— Хорошо, загляну. Но ты зря беспокоишься. Здесь тебе ничто не угрожает, поверь.
— Как скажешь.
Миша стоит перед злой директрисой.
Выражение лица и неестественно прямая осанка дамы намекают на то, что действие происходит не наяву, а в кошмарном сне, но сейчас Миша не уверена в этом.
Директриса обращается к ней строгим тоном, в котором слышится легкое нетерпение:
— Вы можете поднять руки, мадам Сельд?
Миша поднимает руки.
— Выше!
Миша поднимает обе руки к небу.
— С тех пор как вы переехали сюда, ваша гибкость значительно понизилась, мадам Сельд. Чрезвычайно. Не буду скрывать, такое случается часто: физические и умственные способности человека заметно и резко ухудшаются после того, как он поселяется в нашем учреждении, но не надейтесь, что мы станем вам сочувствовать. У нас нет на это времени. Да и список желающих попасть сюда очень длинный, как вам известно. Итак, подытожим: потеря самостоятельности в отношении личной гигиены, одевания…
— Да нет же, я сама одеваюсь.
— Это ненадолго. Еще раз: потеря самостоятельности в отношении личной гигиены, одевания, принятия пищи…
— Да нет же, я прекрасно ем сама!
— Речевые нарушения прогрессируют: афазия, парафазия, нехватка слов. Короче говоря, полная картина.
— Обратите внимание, во сне я не испытываю нехватки слов и говорю очень хорошо.
— Вам только кажется. Или вы хотите убедить в этом нас. Но что это изменит?
— Ну, например, сейчас… у меня нормальная и связная речь, разве нет?
Директриса смеется. Вскоре ее чудовищный смех резко умолкает.
— Оставим уже эту тему. Следующий вопрос: каковы ваши планы на будущее?
Миша смущена.
— Не знаю…
— Вы желаете и дальше пребывать в нашем учреждении?
— Не очень долго, я ожидаю новостей. Я не могу просто взять и уехать, понимаете?
— Тогда надо прикладывать больше усилий. Первое: застилать постель правильно, а не как школьница. Второе: не увиливать от занятий, которые вам рекомендует месье Миллу…
— Я и так прилагаю огромные усилия.
— Этого мало. Третье: соблюдать режим. Четвертое: убрать из шкафа бутылку виски.
— О… так вы
