к стоящему рядом пню. Волосы наполовину закрыли ее лицо, когда она уселась на него. Тогда, даже не понимая, что делаю, я, лишь наполовину шутя, спросил:
– Почему бы тебе не выйти замуж за меня?
Она отмахнулась со смехом и отвернулась:
– Мы бы с тобой спорили… много.
– И что? Ты единственная, с кем я хочу спорить. И смеяться. Никакой спор или ссора не заставит меня разлюбить тебя.
Казалось, мои слова ее тронули.
– Буду откровенной. Ты мне не безразличен. Ладно, скажу: я обожаю тебя, Итан, правда. С тобой я смеюсь до слез, ты превращаешь мой мир в праздник, и, если мы не пойдем этой дорогой, мы всегда будем очень близки. Как мы с братом.
– Дай мне год, от силы два, я закончу учебу и найду работу.
Она отмахнулась от меня:
– Я не хочу любить тебя так.
– Но ты меня любишь? Так?
– Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет. Все это неважно. Мои родители когда-то любили друг друга. Жизнь изнашивает людей, никто не знает, как они изменятся со временем.
– Так что, сразу выходить замуж за старика?
Она не ответила, презрительное выражение ее лица было вполне красноречиво.
– Как можно быть такой циничной? Такой, не знаю, разуверившейся?
– Ты не знаешь всего обо мне – люди пробуждают разное друг в друге. Стюарт пробуждает что должно быть, вернее, то, что я хочу, чтобы пробудилось. А что не нужно… остается под замком.
С этими словами Эмбер встала, будто самым разумным решением было закончить разговор. То, что она не захотела говорить дальше, навело меня на мысль, а не подвергалась ли она насилию. Я не хотел давить на нее, но все это для меня было слишком важным, чтобы просто замолчать. Я последовал за ней со словами:
– Мне не нужно быть старым, чтобы понимать. С какими бы проблемами ты ни сталкивалась, что бы ни случилось.
Тогда я заметил Дэнни-и-коня на холме чуть вдалеке. Он присматривал за нами – особенно за мной – и следил за каждым моим движением. Меня возмутило, что он, похоже, стоит на страже, если понадобится. Уймись, я же не скотина.
Я знал, что должен что-нибудь сказать, да хоть о погоде, главное было прервать тягостное молчание. Вскоре мы подошли к ее отцу, он держал топор высоко над головой. Его лицо покраснело от напряжения. После короткого кивка в мою сторону он обрушил топор на полено, разрубив его надвое. Я подумал, что больше на прощание ждать мне нечего. Возможно, это даже не было прощанием, скорее хорошим способом отделаться от меня, словно я надоедливый репортер, сующий нос куда не следует.
Чтобы добраться туда, где оставил мамину машину, я был вынужден пройти мимо матери Эмбер, сидящей на корточках возле овощной грядки. Создавалось впечатление, будто миссис Диринг намеренно там засела. Она подняла глаза и уловила мое разочарование, на ее лице появилось сочувствующее выражение.
– Ты нашел Эмбер?
Она прикрыла глаза рукой от солнца. Садовая перчатка была изношена: не хватало пальцев.
– Да, – сказал я. – И нет.
Почему-то я вдруг почувствовал, что могу добавить это. Думаю, миссис Диринг меня поняла. Она продолжила полоть грядку, будто размышляя над моими словами.
– Ты видел Дэниела?
– Да, выглядит так, будто ему здорово досталось.
Она выглядела растерянной, страх на секунду взял над ней верх.
– Я всегда говорю ему отворачиваться, когда он верхом, на случай если лошадь вскинет голову, и вот что вышло!
Взволнованная, она сорвала клевер, до которого смогла дотянуться. Я был сбит с толку – мне поведали иную версию того, что случилось, или миссис Диринг говорила о чем-то другом?
– По крайней мере, ты попытался, – сказала она минуту спустя. – У Эмбер есть причины, не все их поймут.
Миссис Диринг набрала полную грудь воздуха и выдохнула. На ее щеке было пятно грязи. Она снова посмотрела на меня, на этот раз более приветливо. Я не сразу заметил, что она протягивает мне пучок грязных морковок.
Положив морковь на приборную панель, я быстро вывел машину задним ходом. Я был рад, что мне нужно повернуться и следить за дорогой, поскольку не хотел видеть, как кто-то наблюдает за моим отъездом. А может, никто и не наблюдал.
После той встречи единственной весточкой от Эмбер была открытка из Бей-оф-Айлендс, а может, из Бей-оф-Пленти, неважно. Они написали ее вместе: «Мы надеемся, что эта открытка найдет тебя в добром здравии, вот-вот наступит весна и придут теплые дни…» Если Эмбер и вправду любила меня, она должна была надеяться, что я нахожусь на грани самоубийства, и, как доказательство, никакого «С любовью» в конце письма. И контрольный выстрел: Эмбер & Стюарт. Чертов &, как скрепка, сцепившая их вместе на современный лад, только все зря. Не для них. Сонни & Шер. Джон & Йоко. Мик & Джерри. Это да. Эмбер & Стюарт? Нет. А потом ничего. Телефон больше не звонил. Почтовый ящик пустовал, разве что приходили счета и рекламные письма. Не было похоже, что мы разругались и прекратили общаться. Скорее Эмбер держала меня на расстоянии для моего же блага, словно я переживал абстинентный синдром, чтобы переболеть ею и так спасти нашу дружбу. Во всяком случае, мне так казалось. Или это был ее способ помочь мне избавиться от смущения, которое наверняка у меня возникло бы. Я хотел сам себе врезать, из-за того что не захлопнул вовремя рот! Почему, ну почему я не продолжил скрывать свои чувства? Кто бы ни был тем скептиком, который придумал поговорку «С глаз долой – из сердца вон», он, должно быть, никогда не знавал настоящей любви. Для меня это работало как «с глаз долой и сердце вон».
Только к концу сентября – началу октября я смог преодолеть чувство неловкости и онемения и сделать звонок вежливости, просто чтобы узнать, как у них дела. Я чувствовал, что, поступая так, принимаю новые условия негласного договора. Без сомнения, меня понизили по сравнению с тем, на что надеялся, но все же быть «просто друзьями» лучше, чем быть никем, – и, уж конечно, лучше, чем никогда больше не видеть ее. По иронии судьбы именно линия дружбы / братской любви, которую Эмбер определила, позволила нам подойти к любви как можно ближе, не опасаясь, что мы когда-нибудь пересечем черту. Благодаря этому четкому разграничению мы очень быстро превратились из «просто друзей» в «самых близких друзей», и, если могли сделать друг для друга что-то, это выполнялось без промедления.
Иногда, когда Эмбер ехала в Окленд на автобусе из Кембриджа, она просила принести тайком от Стюарта кое-какие вещи, иначе это убило бы романтику между ними. Я приносил. Новая пара чулок, потому что старые «поехали». Или прозрачный лак для ногтей, которым можно зафиксировать стрелку, если она не на видном месте, например на пятке. Однажды мне пришлось даже покупать ночные прокладки, потому что у нее были «эти дни». На кассе я был готов провалиться сквозь землю и потом чувствовал себя контрабандистом, когда Эмбер протягивала мне деньги, а я передавал под столом в кафе покупки. Иногда я составлял ей компанию, когда она закупалась шмотками и не хотела, чтобы он увидел раньше времени. Ее делом было перемерить кучу всего, а моим – быть таким же откровенным, как ее брат, и говорить все, что думаю о ней в этих вещах. Чаще всего мое мнение звучало так: «Не твое». В ответ она прищуривала глаза, вглядывалась в отражение и затем, упрямо стиснув зубы, все равно покупала наряд, будто стремилась сжечь все мосты за собой.
Однажды Эмбер взяла меня в свадебный салон, и каждый раз, когда она появлялась в очередном длинном белом платье, у меня на пару секунд перехватывало дыхание. Я во всем находил изъян, а как-то даже не смог удержаться от намеков на «уши» на бедрах – немудрено было их наесть, расхаживая со Стюартом по «всем этим чудесным ресторанам». Жестокий ход, я знаю. На самом
