деле, даже если бы Эмбер завернулась в пищевую пленку, или фольгу, или туалетную бумагу, она бы выглядела потрясающе и я, если бы мог, тотчас бы сделал ее своей. Но она не могла, да и не хотела слышать это. Мои уколы в такие моменты, я думаю, ее устраивали, словно она понимала, что словесные выпады – цена, которую нужно заплатить, чтобы продолжать дружить со мной, но при этом держать на расстоянии.
Прошло время, и Эмбер уже доверяла мне полностью, словно я был евнухом: даже не всегда до конца закрывалась в примерочной. Помню, как впервые мельком в узкую щелку увидел ее маленькую, но красивую грудь. Эмбер не дразнила меня, она доверяла мне тогда уже как брату. Я знал, какая она наивная и доверчивая, и чувствовал, что поступаю отвратительно, когда мастурбировал по ночам, представляя ее, голую по пояс в примерочной. Представляя, как она стягивает белье до колен, обнажая длинную полоску, аккуратный треугольник или пушистый кустик волос. Светлых? Темных? Каждую ночь было по-разному. Представляя, как она открывает занавеску чуть сильнее, приглашая меня внутрь с лукавой улыбкой. А после агонии я чувствовал себя грязным и греховным. Потому что уважал ее. По правде уважал.
Она многое делала для меня, очень много, должен сказать. В то время у меня была подработка: распространять объявления о мероприятиях, уровень шума которых мог потревожить обитающих в округе птичек-крапивников. Эмбер, узнав об этом, решила присоединиться. Мы шли по разным сторонам одной улицы. Эмбер торопилась запихнуть свою часть объявлений в ящики четных номеров быстрее меня, пока я сражался с нечетными. Мы пыхтели, сопели и смеялись до упаду, особенно когда она умудрилась обыграть меня благодаря домам, стоящим в ряд (например, от 112а до 112 г), которые, казалось, всегда были «на ее стороне»! Она никогда не принимала от меня никакой платы, говоря, что для нее это «бесплатная тренировка», а потом прибавляя с нахальной улыбкой: «чтобы избавиться от “ушей” на бедрах, о которых ты говорил». Боже, она знала, как добить меня.
На каникулах она помогала мне собирать трехскоростные велосипеды на заднем дворе дома и, пока я еще чесал голову, быстро находила ту самую штуковину, которая подходила к другой штуковине. Любая попытка полностью собрать велосипед заканчивалась ее победой. Эмбер делала половину работы, а мне доставалась оплата за всю. Она настаивала, что мне нужны деньги и что она была рада помочь мне выкроить больше времени на учебу. Она твердила, что моя учеба однажды приведет меня к делу моей жизни.
Самая уморительная моя работа была связана с холодными звонками из дома. Нужно было обзванивать людей и рассказывать, что открытый огонь опаснее, чем отдельно стоящие печки, которые я продавал. Бывало, что Эмбер ходила по комнате с нашими мехами для камина, притворяясь, будто повсюду сбивает бушующее пламя. Я еле сдерживал смех, и, если мне удавалось сохранять голос ровным, она использовала мехи, чтобы издать неприличный звук «пфффффф» около моего зада, и делала так до тех пор, пока я не начинал ржать. Тогда мой собеседник решал, что все это розыгрыш, и вешал трубку! Когда я начинал переживать из-за «верной продажи, которую упустил», Эмбер сама садилась за телефон и с уверенной ухмылкой, естественно, всего за несколько звонков обеспечивала мне причитающуюся скромную комиссию.
16 ноября 1979 года
Пришло официальное приглашение на их свадьбу. Итак. Она действительно делает это. Она действительно выходит за него замуж. Он Козерог, земной знак, шишка в финансах, весь из себя правильный. Я вытащил милую-премилую открытку из милого-премилого конверта, и из него вылетела маленькая карточка:
Я не позвала тебя быть главной подружкой невесты или просто подружкой, потому что тебе, думаю, не понравилось бы называться «подружкой», а «дружок» или «главный дружок» звучит слишком стремно. Только поэтому! Ты мой самый близкий друг – пожалуйста, приходи и порадуйся за меня.
Люблю тебя всем сердцем!
Эмбер
Если она правда любит меня «всем сердцем», тогда зачем, зачем, зачем, зачем выходит за него? Я не хотел казаться неудачником, хотел проявить светскую вежливость и пойти на их свадьбу. Радости за Эмбер наскрести не получалось: не думаю, что она сама испытывала это чувство и будет испытывать по прошествии времени. Свадьба состоится меньше чем через месяц, 8 декабря. Даже года не прошло с нашей первой встречи. Черт!
Спустя примерно две недели, сидя вечером в своей комнате в одиночестве, я крутил ручку и переключал радио с одной станции на другую. Настроения готовиться к Рождеству не было. И вдруг я услышал несколько слов, от которых буквально замер, – о потере связи с рейсом 901 Air New Zealand, который вылетел в Антарктику. Рейс не вернулся по расписанию в Окленд, и, по имеющимся сведениям, связи с бортом не было с полудня. К утру уже говорили, что «обломки на месте крушения разнесло ветром», что «самолет разбился на Эребусе» и что «нет следов выживших». Двести пятьдесят семь человек погибло. И это, скажу я вам, вывело меня из состояния жалости к себе. Словно окатили ведром ледяной воды – такое было ощущение. Мои чувства не входили ни в какое сравнение с чувствами родственников и знакомых погибших. Пусть Эмбер не моя, пусть так, но как минимум она жива. И у меня есть моя семья, разве нет? Даже соплячка-сестра внезапно перестала казаться мне такой уж отвратительной, и следующие несколько дней я был особенно милым с ней.
В итоге свадьбу устроили простую и незамысловатую. Эмбер и Стюарт поженились в часовне Святого Стефана в Джаджиз-Бэй, в Парнелле. Милая маленькая белая церковь с аккуратным маленьким шпилем. С видом на мирные старые могилы. Чудесный розовый сад и красивый, ухоженный парк. Мелодично звонил колокол. Все так мило и изысканно. Он и она, идеальная пара, будто сошли с трехъярусного свадебного торта – это если не подходить слишком близко, а то заметишь неладное. Оба семейства присутствовали, небольшая компания друзей и доброжелателей.
Ах да, я, кстати, на свадьбу не пошел. Все подробности мне рассказала Кэндис, подружка Эмбер, с которой я столкнулся примерно год спустя, на новой площади Аотеа. Кэндис затрещала о всяком разном, в том числе о том, что Эмбер выглядела как ангел, спустившийся на Землю, что на ней было простое белое платье до колен, маргаритки в волосах, что она сбросила белые лодочки и пошла босиком и что люди выдували мыльные пузыри и никто не бросал рис… и так далее, пока все это не стало казаться мне одним большим мыльным пузырем притворства. Через много лет я попал в ту церковь при странных обстоятельствах, и, как при пассивном курении, большая часть того дня пропитала меня насквозь против моей воли.
Я собирался пойти, правда. На самом деле я был невероятно близок к тому, чтобы присутствовать на свадьбе, по крайней мере, упрямо нарезал круги по Парнеллу, пытаясь найти место для парковки оживленным субботним утром. Я собирался, собирался там быть! Но во мне нарастал страх, по мере того как стрелка часов подбиралась все ближе к там-там-та-там… ну-и-дура-дура-ты… Говорят, когда близкий умирает, необходимо увидеть его мертвым, чтобы по-настоящему отпустить. Возможно, в этом была моя ошибка. В последнюю минуту я просто не смог найти в себе сил пойти туда и тем самым отпустить Эмбер. Я поехал к побережью, к самой кромке воды: еще немного, и колеса увязли бы в мокром песке. Я ссутулился на водительском кресле, надев очки-авиаторы – такие, в которых смотрят реальности прямо в лицо. Так я ждал, пока пройдет тот час, будто это была казнь.
После защиты диплома я не остался на выпускной, чувствуя, что мне надо уехать. Все дома раздражало. Мама. Папа. Вики. Скрижаль с заповедями в коридоре, заканчивающаяся словами: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего…» Ладно, ладно, но можно ли считать Стюарта ближним, раз он
