с черными блестящими глазами, ласковыми, как у щенка, весь, казалось, трепетавший радостью жизни, зарделся, как маков цвет, и с бесшабашною отвагой душевно приподнятого юнца, которому не только гауптвахта, но даже и тюрьма казалась в эту минуту таким пустяком в сравнении со счастьем быть около молодой красавицы, ответил, взглядывая на Сирену, с благоговейным восторгом безумно влюбленного:
— Ну так что же? Пусть достанется! По крайней мере…
Смущенный, он не смел докончить.
— По крайней мере, что? Имейте смелость досказать! — спросила Марианна Николаевна.
— Я до Ялты буду с вами на пароходе.
— Из-за этого вы рискуете быть арестованным? — рассмеялась молодая женщина. — О, какой вы сумасшедший, милый юноша! Нынче юноши благоразумнее… Извольте завтра же вернуться в Севастополь.
— Вы приказываете!
— Приказываю.
— В таком случае, я вернусь.
— Даете слово.
— Даю! — покорно и грустно ответил мичман.
— И в Ялту без отпуска не показывайтесь… Я рассержусь! — строго прибавила Марианна Николаевна.
И, обращаясь к Родзянскому, спросила;
— Оверин здесь?
— Конечно здесь! — ответил усмехнувшись Родзянский и подчеркнул слово «конечно».
— Где он?
— Сидит на другой стороне с дамой своего сердца… родственницей!
— Она интересна?
— Очень… И умная женщина… Одно только в ней ужасно…
— Что такое?
— Ревнива, как черт, если только черти ревнивы…
— Видно, очень любит Оверина?
— Чересчур даже. Из-за него она и супруга бросила. Может, встречали в газетах фамилию присяжного поверенного Меньковского?.. Это его жена…
— Бедная! Я думаю, Оверин не стоит такой привязанности.
— Почему вы так думаете?
— Он, по видимому, увлекающийся человек и достаточно легкомыслен.
— От Варвары Алексеевны не очень-то скоро отделаешься. Она не отпустит… И то Оверин целый год при ней.
— Год? Вы находите, что это так долго?
— Для Оверина очень долго.
— Он такой непостоянный? Изучает женские типы, что ли?
— Надо думать, что так. Верно и вас захочет изучать, Марианна Николаевна.
— Ничего не имею против… Пусть изучает! Я тоже люблю наблюдать вас, мужчин…
— А женщин?
— Этих я хорошо знаю.
— Кстати, не хотите ли познакомиться с Меньковской?.. И ей хочется познакомиться с вами…
— Хочется? Она вам говорила? — удивленно спросила Сирена, хорошо знавшая, что женщины ее вообще не любят..
— Только что…
— Я очень рада. Я люблю умных женщин и, кроме, того, мне интересно посмотреть: какой вкус у Оверина. Литераторы, как я слышала, не особенно разборчивы… Только льсти им, и они восхищены. Оттого-то они, вероятно, так часто меняют свои привязанности, как и ваш, приятель…
— А он, по видимому, заинтересовал вас, Марианна Николаевна? — не без досады спрашивал Родзянский. — Вы так о нем расспрашиваете!
— Очень… Талантливый человек и интересен… Хорошо говорит… А главное — дал слово за мной не ухаживать.
Родзянский усмехнулся.
— И вы думаете, он сдержит слово?
— Надеюсь, что сдержит, если поймет, что ухаживание за мной бесполезно.
— Да разве сдержать слово возможно?
— Ах, Александр Петрович! Я вас считаю умным человеком, а между тем…
— Я не оправдываю вашего мнения?
— Вы говорите пошлости. Это, право, вам не к лицу. Предоставьте говорить банальности другим! — тихо шепнула Марианна Николаевна.
И, поднимаясь с места, прибавила:
— Пойдемте лучше знакомиться с Меньковской и старайтесь, Александр Петрович, не говорить того, что говорят мне другие. Честное слово, это надоело!
— Буду стараться, Марианна Николаевна! А вам, кажется, нравятся новые знакомства?
— По себе знаете… Я люблю новых людей и быстро знакомлюсь с ними. Впрочем, так же быстро и охладеваю к ним, если они не интересны… Будь у меня талант, я была бы беллетристикой… Наблюдательность у меня есть.
— А вы пробовали писать?
— Мало ли чего я не пробовала! — как-то загадочно и с оттенком грусти проговорила молодая женщина. — Но видно, бодливой корове Бог рог не дает! — прибавила она, смеясь.
Они перешли на другую сторону юта. Там сидело большинство пассажиров, любуясь видами южного берега.
То и дело раздавались восклицания удивления и восторга.
— А ведь она очень интересна, эта пикантная брюнетка рядом с Овериным. Это Меньковская, конечно?
— Да.
— Выразительное и энергичное лицо! — тихо промолвила Марианна Николаевна, приостанавливаясь и оглядывая быстрым и любопытным взглядом женщины, умеющей наблюдать, Варвару Алексеевну с головы до ног.
Та задумчиво смотрела на море и не видала Сирены.
Марианна Николаевна сразу заметила и слегка подведенные глаза, и веерки у висков и, несмотря на моложавый вид Вавочки, мысленно дала ей более тридцати лет. Оценила она и ее красивый, пышный стан, и маленькую выхоленную руку в кольцах, и красивую шею, видневшуюся из-за выреза воротника, и изысканный свежий и кокетливый туалет женщины, желающей нравиться.
— Вкус у вашего приятеля не дурной! — шепнула Марианна Николаевна.
— Одобряете?
— Вполне… Идемте.
В эту минуту Оверин увидал их.
Он вспыхнул от удовольствия и бросился им на встречу.
От Марианны Николаевны не укрылась эта радостная, чисто-юношеская, порывистость писателя.
«Какой же он экспансивный и юный, несмотря на свою седину!» — решила она про себя, словно бы дополняя уже сделанную раньше характеристику и невольно ласково улыбалась, как доброму старому знакомому, глядя на несколько смущенно-улыбающееся лицо Оверина и на эти серые глаза, ласковые и мягкие, светившиеся радостью.
В ответ на почтительно низкий поклон, она крепко, по-английски, пожала его руку и с чарующею простотой, полной прелести, которую люди, незнающие ее, могли принять за кокетство, проговорила:
— Очень рада вас видеть, Дмитрий Сергеич, и еще более рада буду вас послушать. Вчера вы так интересно рассказывали.
— А как я рад, если бы вы знали, Марианна Николаевна! — отвечал, весь вспыхивая, Оверин.
— И тем не менее не соблаговолили подойти ко мне, хотя знали, что я здесь. Ведь знали?
— Знал, но…
— Без «но», — перебила, смеясь, молодая женщина. — Вы, конечно, ждали, что я первая должна подойти к вали…
— Что вы? Клянусь Богом, и не думал! — горячо воскликнул Оверин. — Просто не хотел быть навязчивым… А вчера я, признаться, ждал вас на бульваре.
— Ждали? Скажите, пожалуйста, какая честь… Известный писатель и ждал ничем неизвестную женщину! И долго ждали? — лукаво прибавила Сирена.
— До двенадцатого часа. Вы ведь хотели быть и, однако, не пришли! — с шутливым упреком промолвил Оверин.
— Мы ездили в Балаклаву и поздно вернулись… Всему виной Александр Петрович… Он затеял ужинать… А уж вы готовы обидеться, что я обещала быть и не была? — насмешливо кинула Марианна Николаевна, чуть-чуть щуря глаза и приподнимая угол верхней губы, что придавало ее лицу надменное выражение.
— Помилуйте, смел ли я…
— Самолюбивы, как все писатели, которых балуют поклонники и особенно поклонницы? — продолжала Сирена, смеясь.
— Я еще не дожил до такой чести. Меня не балуют…
— Вас-то?.. Наверное, балуют… Только предупреждаю заранее; я не принадлежу к разряду дам, восхищающихся литераторами… и,
