всегда говорил честно, что в смерти нашего разведчика есть и его вина, которую невозможно искупить. Кстати, он первым из иностранцев попал на пепелище Хиросимы, со своим водителем помогал пострадавшим, взял пробы грунта, доставил их в посольство. Водитель вскоре умер от лучевой болезни. Как выжил Михаил Иванович, до сих пор остается загадкой. Горько шутил: обмылся после посещения выжженного города русской водкой и пил ее, проклятущую, целую неделю, приходя в себя от увиденного и пережитого.
После ответов на многочисленные вопросы ветераны шли отдыхать, передав эстафету космонавтам, известным людям страны, именитым спортсменам. А потом – опять было много вопросов по самодельным машинам, конструкторы выходили к микрофону из зала, снова и снова рассказывали о своих детищах. Трижды участвовал я корреспондентом центральных газет в этих сумасшедших пробегах, со многими умельцами проехал тысячи километров, записывая их рассказы, а также воспоминания и штурмана, и генерала – на старенький магнитофон.
В дороге меня совершенно покорили люди в Белоруссии: пережили такую чудовищную фашистскую оккупацию, но не сломались, сохранили чувство собственного достоинства, гостеприимство, уважение ко всем народам, населяющим нашу многонациональную страну. И это видно было везде: в областном центре или в селе, на улице или у хозяев доброжелательного и тёплого дома.
Довольно прохладно реагировало на нас местное население в Латвии, но там проживало много русских, украинцев, представителей других народов страны, у них было немало машин в личном пользовании. Так что без зрителей мы не оставались, а заодно посмотрели и автодром в Резекне, но, мне показалось, что большой популярностью он не пользовался. А в Литве с нами неразлучно был функционер из комсомола республики, русский, проживший всю жизнь с литовцами и знающий всю подноготную историю их жизни, быта, "большой и светлой любви к русским", как он выразился. Звали его Витас: мальчишку из детдома – Виталия, когда-то давно усыновила литовская семья. Он привёз нашу агитбригаду в центральную гостиницу Вильнюса, где были заранее заказаны номера, долго говорил по-литовски с администрацией, вызывал кого-то из начальства. Я подошёл к нему, чтобы узнать, не нужна ли помощь. Парень был в полной растерянности, сказал, что пришла команда из совмина республики о снятии брони на все номера: ожидается заезд передовиков сельского хозяйства. Я попытался поговорить с главным администратором, тот мямлил что-то невразумительное, да ещё, как на грех, Василий Дмитриевич застрял где-то на турбазе, где разместили автолюбителей.
Вернулся к штурману и генералу, которые сидели на диванчике в ресепшен, подумал: жаль, что за день до этого улетел в столицу космонавт Владимир Джанибеков, его имя точно помогло бы "разрулить ситуацию". С другой стороны, начал я злиться, разве фронтовики, ветераны Отечественной войны (обоим было тогда уже за 70 лет) не заслуживают уважения и внимания со стороны персонала гостиницы. Подошёл к нашему сопровождающему, сказал твёрдым голосом:
– Веди меня к самому главному.
Отдельным лифтом поднялись с ним на второй этаж, не обращая внимания на секретаршу, вломились в кабинет, видимо, директора. Парень что-то торопливо шепнул тому, упомянул газету "Комсомольская правда". Из кресла поднялся коренастый мужчина с копной седых волос, посмотрел на меня водянистыми серыми глазами, выдавил:
– А что я могу сказать? Команда пришла сверху: бронь аннулировать…
– Назовите имя, должность отдавшего вам приказ, – я достал блокнот и ручку.
– Нет ничего проще: замминистра бытобслуживания населения, – и он назвал труднопроизносимую фамилию. Я попросил повторить по слогам.
– Кончайте ваньку валять, – сказал товарищ из комсомола, – вы же понимаете, что газета не оставит этот случай без внимания. Головы полетят, начиная с комсомола, кончая совмином. О вас я уже не говорю…
– У меня приказ, – отрезал чиновник, – я ничего не могу изменить. У нас нет льгот для ветеранов, ни своих, ни чужих… Хотите, звоните в министерство и закончим на этом разговор.
Спустился по аварийной лестнице вниз, снова подошёл к своим ветеранам, сказал, что с бронью пока бардак, будем ждать Василия Дмитриевича. Чуть потеснив Аккуратова, сел на диванчик и стал строчить заметку для газеты, заголовок вдруг родился сам по себе – "К барьеру!" Текст лёг на бумагу буквально за двадцать минут, хотя краем глаза я видел, как приехал шумливый и громкоголосый Захарченко, как с телефона администратора куда-то звонил, сначала кого-то просил, потом ругался, даже угрожал, наконец, положил трубку и пошёл к нам. Я воспользовался освободившимся телефоном, взял ещё горячую трубку и, выйдя на дежурного, назвал номер телефона газеты. На удивление, меня тут же соединили с машбюро отдела собкоровской сети, и я начал диктовать: "Срочно! В номер!"
Примерно через полчаса после моего звонка нас всех, агитбригаду и пяток московских журналистов, поселили по двое в номере, демонстрируя тем самым, как "забита" гостиница. Захарченко, боясь храпа, попросил меня быть его соседом, за что я благодарен ему: он приехал с какой-то встречи глубокой ночью, когда я уже крепко спал. А заметка в «Комсомолке» вышла утром: это была бомба для прибалтов, если вспомнить, что на дворе – 1983 год и что в стране ничего не было ярче и крепче дружбы народов и понятия советский человек. Кстати, мы так и не увидели наплыва в гостиницу тружеников местных полей и ферм, значит, это была всё же спланированная провокация.
Вечером Валентин Иванович привел в мой номер Михаила Ивановича, захватив вино и бутерброды. Они поочередно расцеловали меня, за разговорами мы незаметно опустошили и другие наши запасы. Аккуратов называл "местных чинуш" любимым словечком Ивана Папанина (дважды Герой, полярник, начальник Главсевморпути, у которого тот служил флаг-штурманом) – «засранцы». На всю жизнь я запомнил его фразу, прозвучавшую тогда примерно так: без России они никогда бы не вылезли из своих «беконовых» хуторов в лесах и что прибалты ещё "отблагодарят" нас в ближайшее время. Не раз потом, работая на первом съезде народных депутатов СССР и позже, когда видел, как по улицам прибалтийских городов тащутся в инвалидных колясках выжившие местные эсэсовцы, а рядом с ними – юные фашисты со стягами дивизий СС, я вспоминал слова ветерана – фронтовика, легендарного полярника. Но нет пророка в своём отечестве…
Мы слушали других "пророков", рукоплескали нобелевскому лауреату за укрепление мира, сдавшему и страну, и народ за "тридцать сребреников" и который за рекламу "Пиццы Хат" (штат Канзас) на пару с внучкой получал доллары. Всё повторяется в этом мире: "тридцать сребреников" и живут, и побеждают…
14 – Белый танец
Шестьдесят лет пролетело так быстро, что я растерялся перед очевидностью: летом объявят о моей отставке в связи с выходом на пенсию… Но пока был май, в городе возобновили традицию выступлений духовых оркестров, на день Победы в Александровском саду их собралось аж три штуки. Мы с женой подъехали после
