пока эхо его крика не умолкнет в глубине леса.
– Ничего подобного я не говорила, все это идет от тебя, Этьен, но это не так уж и глупо. Слово шлюхи.
Не смогла удержаться…
– Фабьена, сюда! Иди сюда!
Анна махала мне из глубины зала. Галерея была набита битком. Я пробиралась к подруге, аккуратно рассматривая тех, кто пришел на праздничный вечер.
– Ты умудрилась опоздать на открытие собственной выставки!
Она отступила на два шага, осматривая меня с ног до головы.
– Ни фига себе! Когда я сказала тебе, что черное платье велико, я не знала, что ты сменишь его на рабочую одежду! Ну хоть губы накрасила…
– Извини, приходил Этьен…
– Знаю: он улетает сегодня вечером.
– Ты в курсе?
– Это я сказала ему уехать. Как бывшая стюардесса, я сразу вижу тех, кому пора проветриться.
– И ты знала, что он…
Она обняла меня.
– Влюблен в тебя? Да он ни о чем другом думать не может, это сразу видно. Ты единственная, кто ничего не замечал. А знаешь? Ты за один час продала пять картин, это фантастика! Идем, хочу тебя кое с кем познакомить.
Она потянула меня за руку, но я упиралась.
– Подожди! Постой… Я беспокоюсь за него. Я должна была остаться с ним.
Она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза.
– Он пришел сюда после обеда и сказал, что не знает, как ему быть дальше и как теперь приблизиться к тебе. Мы поговорили, пока я готовила зал. Он сказал, что ему нужно уехать, лучше всего – поближе к солнцу. Я тоже встревожилась, но он меня успокоил: все, чего он сейчас хочет, – вылечиться от несчастной любви и подумать о своем профессиональном будущем.
– Вылечиться от… несчастной любви? Что это за логика – всегда думать, что отправиться на край света – лучшее решение?
– Да он не на край света отправляется, а на край своего мирка: а значит, далеко от тебя.
Я была поражена. Он же мне как старший брат… Давно ли он смотрит на меня иначе?
Анна хлопнула в ладоши и поманила за собой.
– Давай уже! Людям не терпится с тобой познакомиться!
Она подвела меня к женщине, которая пристально изучала одну из моих работ, словно пытаясь прочитать каждый взмах кистью.
– Лия?
Женщина повернулась и прижала руку к груди, как будто ей внезапно стало нехорошо.
– Фабьена Дюбуа – это вы?
– Ну… вроде бы да.
Она посмотрела на Анну, как будто глазам своим не верила.
– Для меня такая честь познакомиться с вами! Я познакомилась с Анной в Париже, и она рассказала мне о вас и вашем таланте. Я уже давно восхищаюсь вашим творчеством, но должна сказать, что эта серия поразила меня в самое сердце.
Я пыталась читать по губам, потому что плохо слышала ее среди всего шума и гама. Увидев, как меня фотографируют вместе с Лией, гости поняли, что художница – это я. Меня поздравляли, спрашивали, где я черпаю вдохновение, узнавали о новых проектах; вокруг образовалась небольшая толпа. Фред подмигнул мне издали. Вместе со своей командой он разносил вино и закуски. Я отдала бы все что угодно, только бы не быть центром внимания на этом празднике.
Какая-то женщина вывела меня из задумчивости, протянув микрофон.
– Вот, так лучше, теперь мы вас услышим!
Это был не первый мой вернисаж, я знала, что должна была прийти раньше гостей, быть нарядной, подготовить речь и первой подходить к приглашенным людям. Я все это знала, но поступала иначе.
Увидев, что я собираюсь что-то сказать, все затихли и повернулись ко мне. Я прокашлялась и собралась с духом.
– Добрый вечер! Поднимите руку, кто меня не знает.
Все засмеялись, потому что я сама подняла руку.
– Знаете, я очень удивилась, когда родилась эта серия. Она совсем не похожа на то, что я обычно делаю, это погружение в очень личную историю. Я черпала вдохновение в своей депрессии и в горе по отцу. Пятьдесят процентов от выручки за каждую проданную этим вечером картину пойдут в Фонд предупреждения суицида.
У кого-то в зале изменилось выражение лица.
Моя речь навеяла на гостей холод и тревогу. Эти слова были все еще табуированы: «депрессия» и «суицид». Я продолжила, повернувшись так, чтобы были видны дырявые джинсы и заляпанный краской джемпер.
– Но не волнуйтесь: остальные пятьдесят процентов пойдут на покупку приличной одежды для следующего вернисажа!
Под смех и горячие аплодисменты я подошла к Фридриху, который поцеловал меня так, как только он умеет.
– Ну как, ты счастлива?
Меня затягивала черная дыра, но я не могла сказать ему об этом. Надо было притворяться дальше. Я не имела права испортить этот вечер.
Мне нужно чувствовать себя живой
Луиза слышала об успехе вернисажа и поздравила меня.
– Спасибо…
Она подняла бровь.
– Это был приятный опыт? У вас получилось порадоваться вечеру в вашу честь?
– Я была стаканом воды, который мечтает искриться, как бокал шампанского.
Луиза улыбнулась, как будто хваля мой ответ.
Она приподнялась, расправила юбку и снова села, скрестив ноги. Потом задумалась, вертя в руках ручку.
– Скажите мне, что могло бы вернуть вам желание вставать утром?
– Если я буду чувствовать себя полезной.
Ее лицо просветлело, как будто я нашла ответ на загадку, слишком долго остававшуюся без ответа.
– А что для вас значит быть полезной?
– Менять что-то в жизни другого человека.
– Я уверена, вы уже меняете жизнь многих людей, окружающих вас. Но достаточно ли этого?..
Она не ошиблась; мне нужно было больше, чтобы чувствовать себя живой.
– Вы хотите сказать, помогая другим, я помогу и себе?
В глазах Луизы Лебон горел огонек надежды.
– Задать вопрос – иногда все равно что ответить на него…
Я сидела на полу перед телевизором, глядя, как долговязая женщина обучает новичков основам йоги. Вьюга склонила голову набок, возможно пытаясь, как и я, разгадать тайну гибкости этой дамы.
Я старалась быть хорошей ученицей, а Петрушка мешался под ногами и мяукал в изумлении от недостаточного количества корма в миске. Анна зашла в гостиную и стала вставать в те же позы, что и я.
– Кажется, это поза воина. Может, подобрать феминитив к этому слову?
– Может, лучше сосредоточиться?
Она рассмеялась. Но я говорила серьезно; обнаружив, что йога учит дышать, я на выдохе представляла себе все, что мне хотелось изгнать из себя.
– Сказать, сколько раз мне звонили после вернисажа, чтобы пригласить тебя на интервью? Все жаждут поговорить с тобой, Фабьена. Не хочу, чтобы успех вскружил тебе голову, но только что была продана последняя картина серии.
Я потеряла равновесие и упала на попу.
– Ты не хочешь, чтобы мне вскружило голову, а ведешь меня на американские горки! Я на такое не подписывалась. Ты считаешь, нормально покупать картины, написанные во время нервного шока? Мне стыдно даже думать об этом.
– Они не видели, в каких условиях ты написала эти работы, они видят только их красоту.
Теперь засмеялась я.
– Конечно… Ку-ку, Анна! Ты со мной говоришь! Эти приторные фразы, пожалуйста, оставь кому-нибудь другому.
– А что ты хотела услышать? Что это провал? Всем жутко не понравилось и тебя раскритиковали за неуместный разговор о депрессии, об утрате? Наоборот, многие хотят, чтобы ты выступила, рассказала свою историю, – людям интересно, как ты смогла написать пятнадцать таких мощных работ!
Какая же Анна прекрасная. Я вела себя резко и была всем недовольна, но ее ничто не могло поколебать. Я бы многое отдала, чтобы получить хоть крохи ее уверенности.
Теперь женщина в телевизоре предлагала дышать сидя. Мы с Анной послушно сели. Я закрыла глаза и впустила образы, возникавшие у меня в голове. Сначала я увидела отца. Мы вдвоем были в саду. Он смешил меня, показывая, как можно пропалывать сорняки на максимальной скорости. Горло сжалось. Считал ли он тогда дни, которые ему остались? Могла ли я что-то сделать, чтобы он держался за свою жизнь?
Потом я подумала об Этьене. Я все еще чувствовала его слишком крепкие объятия и выдохнула, пытаясь забыть это неприятное ощущение. Как он мог так долго жить с тайной на сердце? Почему он не злился на мою мать за то, что все эти годы она заставляла его молчать? Затем я представила Фреда, который со своей кухни посылал мне воздушный поцелуй. Вдох… Выдох… Фридрих… Если бы ты знал, как даже самые малые твои действия каждый день утешают меня. Я сделала вдох и удерживала воздух в легких, пока в груди
