меня мой отец – другого такого знатока бокса свет не видал. Вот почему мне все давалось так легко. Ринг меня не захватывал: ведь я никогда не сомневался в исходе боя. Но теперь кончено!
Мод молча показала на объявление о матче с Томом Кэннемом.
– Это работа Стюбнера, – объяснил Пат. – Он с полгода как затеял этот матч. А мне дела нет. Уезжаю в горы. Я с боксом покончил.
Взглянув на недописанную статью на столе и вздохнув, она проговорила:
– Какие мужчины властные! Хозяева своей судьбы! Делают, что им хочется…
– Судя по тому, что я про вас слышал, – вы тоже всегда делали то, что вам хотелось. Это-то мне в вас и нравится. Меня с первого раза поразило, до чего мы с вами понимаем друг друга… – Он вдруг оборвал фразу и, посмотрев на Мод загоревшимися глазами, продолжил: – За одно я благодарен рингу: за то, что мы с вами встретились. А когда находишь женщину, ту самую, единственную, остается только одно – схватить ее обеими руками и не выпускать. Знаете что – уедем вместе в горы!
Словно громом ударили ее эти слова, и тут же она почувствовала, что ждала их. Сердце заколотилось так, что она дышала с трудом, – но это было счастье. Вот оно, наконец, простое до примитивности, то самое счастье. И вдруг все показалось ей сном. Разве случаются такие вещи в самой обыкновенной, современной редакции? Разве так объясняются в любви? Нет, так бывает только на сцене или в романах.
Он встал, протянул ей обе руки.
– Я не смею, – сказала она шепотом, и не ему – себе. – Не смею…
На миг в его глазах вспыхнуло презрение, оно словно ужалило ее, – и Пат проговорил с откровенным недоверием:
– Вы бы все посмели – только бы вам захотеть! Вы хотите?
Она встала, шатаясь, как во сне. Мелькнула мысль: уж не гипноз ли это? Надо оглядеть знакомые вещи, стоящие в комнате, надо вернуться к действительности. Но она не могла отвести глаза от Пата. И сказать тоже ничего не могла.
Он подошел к ней, рука его легла на ее плечо; и она невольно подалась к нему. Все это было сном, и не ей спрашивать, что это такое. Надо посметь, надо бросить вызов. Он прав. Она всегда решалась, стоило ей только захотеть. Да, она хочет уйти. Пат уже помогал ей надеть пальто. Вот она прикалывает шапочку, вот, едва соображая, что происходит, уже идет вместе с ним за дверь… Она вдруг вспомнила «Бегство герцогини», «Памятник и статую» Роберта Браунинга. Потом всплыли строчки стихов.
– «Куда ж исчез наш Уорен!» – прошептала она.
– «На суше он иль в море?» [5] – закончил он.
И в этом мгновенном понимании, в этой родственности ощущений она как бы нашла оправдание своего безумия.
У выхода из редакции он поднял руку, чтобы вызвать такси, но она удержала его за рукав и чуть слышно спросила:
– Куда мы едем?
– На пристань. Оттуда мы как раз поспеем на поезд в Сакраменто.
– Но я не могу так уехать. У меня… у меня даже носового платка на смену нет!
Он поднял руку и остановил такси, прежде чем ответить.
– Все купим в Сакраменто. Мы там обвенчаемся и ночным поездом уедем на север. Я все устрою: с поезда дам телеграмму.
Такси уже стояло у тротуара, Мод торопливо оглянулась на знакомую улицу и толпу и со страхом посмотрев в глаза Глендону, проговорила:
– Но я вас совсем не знаю!
– Нет, мы знаем друг о друге все! – сказал он.
Она чувствовала, как его рука поддерживает и ведет ее, и ступила на подножку. В тот же миг дверца захлопнулась, и вот она уже рядом с ним, и машина мчит их по Маркет-стрит. Пат обнял девушку одной рукой, привлек к себе и поцеловал. И когда она опять смогла взглянуть ему в лицо, она увидела, как он медленно краснеет.
– Говорят… говорят… целоваться – тоже наука, – запинаясь, пробормотал он. – Я ничего… ничего в этом не понимаю. Но я научусь… Понимаете… вы… вы – первая, до вас я ни одной женщины не целовал.
Там, где над девственной чащей дремучих лесов высится голый горбатый утес, у камней прилегли мужчина и женщина. Внизу, на опушке леса, паслись привязанные лошади. К каждому седлу были приторочены два небольших вьюка. Ровной громадой вставали деревья. На сотни футов подымались они к небу, в обхвате не меньше восьми, а то и десяти и двенадцати футов. А попадались и совсем гиганты. Все утро путники ехали верхом по ущелью сквозь непроходимую чащу, и тут, у скалы, они впервые вышли из лесу, – и только тогда увидали весь лес.
Под ними, вдаль, куда только хватал глаз, кряж за кряжем тянулись в красноватой дымке далекие горы. Не видно было ни конца ни краю этим горам. Они вставали грядой до самого горизонта и таяли в тумане, а за ними смутно чудились бесконечные дали. И лес стоял сплошной стеной, простираясь на север, на юг, на восток и запад, – нетронутый, нерушимый, мощным покровом одевал он землю.
Не отрывая глаз, впивали путники эту красоту, и рука мужчины крепко сжимала руку подруги: так праздновали они медовый месяц тут, в краснолесье Мендосино. Они проехали верхом, с вьюками у седла, от самой Шасты, через перевалы, вниз, на глухое побережье без всякого плана, – просто ехали куда глаза глядят, пока не придет в голову какой-нибудь другой маршрут. Одежда на них была самая простая: на ней видавший виды костюм защитного цвета, на нем комбинезон и шерстяная рубашка. Его загорелая шея была открыта, и весь он, большой и сильный, казался настоящим лесным жителем, под стать этим лесным гигантам. Жить с ним тут, в его лесу, было для нее настоящим счастьем.
– Да, здесь еще изумительней, чем ты обещал, милый ты мой Великан, – сказала она, опершись на локоть, чтобы лучше видеть его. – И мы тут вместе, вдвоем, видим все это.
– А сколько нам с тобой еще предстоит увидеть на свете! – добавил он и, повернувшись к ней, взял ее руку в ладони.
– Нет, сначала побудем здесь! – попросила она. – Мне никогда не наскучит темный лес… с тобой!
Он легко выпрямился, сел и притянул ее к себе на колени.
– Любимый мой! – шепнула она. – А я-то уже потеряла надежду встретить настоящую любовь.
– Я и не думал об этом. Наверно, чувствовал всегда, что встречу тебя. Ты рада?
В ответ она только нежнее обвила руками его шею, и оба долго молча смотрели
