— С добрым утром, тятенька.
— Спасибо. Равным образом. Долгонько, брат, ты, Егорушко, спал.
— А который час?
— Не знаю, Егорушко, должно быть, что десятый.
— А вы учением занимаетесь?
— Да. Так-то скучновато, да и Павлушка так-то скорее выучится. Ты, Егорушко, ел ли?
— Еще и не умывался.
— Экой ты какой! Все такой же, как и прежде: спишь долго, баню не надо, ешь мало. Ты поди, поешь!..
— Мне, тятенька, курить хочется, а табаку нет.
— А ты понюхай.
— Да я не нюхаю.
— А прежде нюхал. Пашка, сбегай к матери; скажи, мол, дядя денег просит. Дай, мол, десять копеек.
Пока Павел ходил за корешками, Егор Иваныч, умывшись, выпил стакан молока и сел к отцу.
— Ну, ну, шельма, читай! Не то голиком в бане отдую, — кричит Иван Иваныч одному мальчику. Тот читает.
— А ты что склады-то не твердишь? Ах ты, шельма!
Виновный твердит: «бру, врю, вру, мрю», а дальше ничего не знает.
— Прочитай «Верую»! — приказывает Иван Иваныч другому мальчику.
Мальчик читает. Иван Иваныч теребит мальчика за ухо.
— Песни петь знаешь, а молитвы не знаешь!.. Ванька, неси голик! Песни тебе знать?
— Песни знаю.
— А «Верую» зачем не знаешь?
Мальчик смеется.
— Посмейся ты у меня, безрогой скот, я те выдеру крапивой! Ванька, неси голик! Тебе говорю или нет?
— Ты погляди в книгу и выучи, — говорит Егор Иваныч.
— Ну, он, Егорушко, еще не умеет читать. Это я его так учил, только он «Верую»-то с «Отче наш» смешал.
— Это хорошо, что вы так учите. Нынче даже и азбуки совсем другие сделаны.
— Видел я, да как ни коверкал так-ту учить, ничего никто не понял, да и сам-то я по ним не умею учить. Уж лучше бы, как по-старому учили.
— Теперешнее обученье несравненно лучше прежнего.
— Ну, уж, Егорушко, ты так-то учи, а я уж по-своему, по-старому, буду.
— У нас нынче в простом народе хотят сделать наглядное обучение.
— Это как?
— Наглядным образом воспитать ребенка, приохотить его к ученью. Можно ребенка учить с двух годов.
— Ну, не ври.
— Люди, воспитанные самою матерью и отцом и воспитанные как следует, бывают впоследствии образованные люди.
— Ты, Егорушко, не мешай мне.
Егор Иваныч замолчал. Немного погодя Иван Иваныч сказал ему:
— Ну-ко, Егорушко, поучи.
— Ловко ли будет?
— А что?
— Да дело, видите ли, в том, что если учить, так надо учить толком, нужно быть вполне учителем.
— Так, по-твоему, я глуп? Грех тебе, Егорушко, говорить такие слова про родителя, который выучил тебя.
— За это я вас благодарю. Но все-таки я у вас научился только читать.
— Так что ж? На что же семинарии-то заведены?
— А чтобы учить — нужно выучиться не одному чтению и письму, а надо знать многое. Даже вот и нас учили, а выучили очень немногому.
— Чего же еще тебе надо?
— Мы, как говорит большинство нашей братии, только и умеем, что хорошо читать да складно, умно сочинить, а самой жизни, то есть общества, различных сословий, и не знаем, потому что в наши головы много вбили ни к чему не ведущей теории.
— Красно ты, Егорушко, говоришь, хоть куды новый дьякон наш; на одну бы вас доску поставить… Вы должны спасибо сказать, что вас обучили, истягались на вас… Коли бы ты ничего не смыслил, то не вышел бы прямо в священники.
Егору Иванычу ничего больше не оставалось говорить с отцом, и время до обеда прошло скучно. За обедом Егор Иваныч спросил отца, когда ехать. Отец сказал, что завтра именинница жена отца Федора, и надо бы Егору Иванычу сегодня сходить к нему в гости. Егор Иваныч обещался сходить вечером, но отец Федор сам пришел. Это был здоровый мужчина, с брюшком, с огромной бородой. Он пришел, как подобает старшему священнику, в рясе и с палкой. При входе его в комнату Ивана Иваныча все бывшие тут, в том числе и Петр Матвеич, встали и подошли под благословение, кроме Егора Иваныча, которому отец Федор пожал руку.
— Здравствуйте, Егор Иваныч!
— Здравствуйте, отец Федор!
— Садитесь, отец Федор, покорнейше просим! — сказал робко и с трепетом Петр Матвеич.
— А! и ты дома!.. Что, еще не пьян? — сказал Петру Матвеичу отец Федор.
— Никак нет-с.
— То-то. Всю семью загубил… Ну-с, кончили? — обратился отец Федор к Егору Иванычу.
— Да.
— Я слышал, вы уже бумагу получили?
— Получил.
— Можно полюбопытствовать?
Егор Иваныч вытащил указ и подал отцу Федору,
— Хорошо, — сказал он, прочитав. — Слава богу. Вчуже сердце радуется… Дай бог, дай бог! А Будрин куда делся?
— Будрин помер.
— Что вы?! Вот, живем здесь, ничего не знаем. Ну, да ему туда и дорога. А этот-то, Раскарякин, каков? — спросил отец Федор про члена, подписавшего указ.
— Говорят, хороший человек.
— Так-с!.. Дай бог, дай бог! Ну-с, вы когда едете?
— Да еду завтра утром.
— Что вы! что вы! Завтра моя супруга именинница. Прошу покорно пожаловать с Иваном Иванычем. Дедко, приходи!
— Покорнейше благодарим! — отозвались Поповы.
— Непременно. Я сердиться буду, если вы не придете.
— Очень хорошо-с.
— Прощайте. Так приходите. У меня соберется много людей: становой, зять, с моею дочерью, мировой посредник, голова с женой, отец Василий с женой, дьякон с женой… Да, Анна Ивановна, ты должна прийти ко мне на исповедь сегодня вечером. Слышишь?
Анна Ивановна струсила.
— Да, батюшка, отец Федор, — ныне не пост, — сказала она.
— Я того требую.
— Что ты отнекиваешься? — крикнул на нее супруг.
— Очень хорошо.
— Прощайте. Я жду вас завтра. После обедни так и приходите.
— Покорно благодарим.
Отец Федор ушел.
— Вот что значит, Егорушко, кончить курс! На что отец Федор — гордый человек, и тот пришел поздравить! — торжествует Иван Иваныч.
— Што, попалась, гад ты экой?.. Он те проберет, — кричит на Анну супруг.
— И не пойду.
Следует брань и побои, которые разнимает Егор Иваныч. Егор Иваныч ушел с отцом из дому, оставив сестру с мужем.
— Неужели, тятенька, сестра испортилась?
— Лучше и не спрашивай. Беззаконие такое, что хоть вон беги из дому.
— Сестра говорит, что будто муж ее…
— Верь ты ей! Мало ли чего она говорит. Врет.
— Нам надо уехать скорее отсюда.
— Уедем… Егорушко, зайдем выпить?
— Не могу. Неловко как-то ходить в кабак; еще этот отец Федор в Столешинск напишет.
— Правда, правда.
Поповы прошли несколько домов. Встречные мужчины и женщины кланяются низко и, оглядываясь, смотрят на Егора Иваныча.
— Гляди-ко, сынок-то отца дьякона как вырос!
— Бают, в попы приделят. Старше отца будет: отец ему в церкви кланяться станет.
— Чудное дело!
У небольшого пруда Поповы сели.
— Так-тось, Егорушко! — сказал Иван Иваныч, в раздумье понюхивая табак. — Дела как сажа бела.
— Все пока хорошо. Одно только мучит — невеста.
— А там-то, ты думаешь, поди-кось, мало расходов надо?
— Да меня прямо посвятят: об этом будет хлопотать сам ректор.
Поповы замолчали. Егору Иванычу вдруг пришла мысль: а что, если в это время переведут ректора? О переводе его говорили в семинарии все профессора. А что, если сам владыка умрет или раздумает? Вот и живи женатый. Это он сообщил своему отцу потому, что один женатый богослов целый год жил без места, и у жены дочь родилась, так что он принужден был в светские выйти. Старик, зная по опыту, как даются места, и познакомившись назад тому семь лет с ставленниками в губернском городе, запечалился.
— Да, Егорушко, плохи дела-то. Ведь и рясу нужно новую, хорошую. У меня есть ряска, да на твой рост маловата будет. Разве перешить?
— Когда женюсь, рясу дадут.
— Надо бы тебе и сертучок сшить, а денег нет. Стащить разе у Петрушки подрясник?
— Нет уж, вы его не троньте.
Пошли назад мимо дома станового пристава. У окна сидела Степанида Федоровна с мужем. Поповы шапки им сняли.
— Здравствуй, Иван Иваныч! Что, сынок приехал? — спросил становой пристав.
— Да, Максим Васильич! Уже место получил, скоро свадьба будет.
— Радуюсь.
— А вы, Егор Иваныч, где берете невесту? — спросила Егора Иваныча Степанида Федоровна.
— В Столешинске же, у отца Василья Будрина.
— Хороша собой?
— Не видал еще.
Степанида Федоровна захохотала и что-то проговорила так, что Попов не расслышал.
— Полно ты, дурочка, смеяться. А что, приданое большое? — спросил становой пристав.
Поповы пошли было, но становой стал расспрашивать Егора Иваныча про губернские новости; Егор Иваныч на эти вопросы отвечал ясно и коротко: не знаю.
На другой день, по случаю именин жены отца Федора, в церкви служили обедню всем собором, то есть два священника, отцы Федор и Василий, дьякон Никита Фадеич. Очередь подавать кадило, ставить налой и исправлять служительские обязанности приходилась Петру Матвеичу. Он всячески старался выслужиться перед отцом Федором, но тот все глядел на него косо. Поповы и пономарь Кирил Антоныч пели на клиросе. У Егора Иваныча голос — ни тенор, ни бас, и он не умеет петь по-сельски, хоть как ни старается спеть. Отец его. поет охриплым голосом. Зато Кирил Антоныч заливается себе каким-то тоненьким голоском. Он поет скоро, так что Иван Иваныч унимает его: Кирила, тише!
