Мимо проскочила машина УВО. Видимо, кто–то на базе нажал тревожную кнопку. Ткачёв свернул с дороги и зашагал через парк. Он был спокоен. Шёл и слушал пение птиц. В кармане заиграла мелодия Блантера. Ткачёв достал мобильник.
— Картошки купишь? — спросила Юля.
— Нет, — ответил Ткачёв.
Оргазм был слабый, какой–то притуплённый, видимо, сказалось долгое воздержание. В последний момент Шуйский сдавленно, немного фальшиво застонал, не от удовольствия, а от желания себя подхлестнуть, чтобы как–нибудь обострить ощущения. Лера успела выскочить из–под него и сползти на пол. Шуйский, стоя враскорячку, выстреливал спермой на коричневый плед, которым был застелен диван. Он не мог отдышаться, сердце колотилось с перебоями. Лера надела трусы и выдохнула. Шуйский повернул к ней кипящее лицо.
— Извини.
— За что? — спросила она беззаботно.
На диван запрыгнула собачонка и стала слизывать сперму.
— Фу, — сказала Лера, раздражённо поправляя юбку. — Зоофилия какая–то. Ты так и будешь стоять?
Кряхтя, он выпрямился, встал и тоже натянул трусы. Его мятые штаны валялись посреди комнаты.
— Извини, что так быстро, — сказал Шуйский, потирая грудь в области сердца.
Лера опустилась в кресло, закинула ногу на ногу так, что юбка задралась, и закурила. Она была молода, но курила обычные мужские крепкие сигареты. Морщась, Шуйский натянул брюки. В промежности было влажно и прохладно. «Может, дать собаке вылизать», — подумал он равнодушно.
— Брось, — сказала Лера, выпуская дым кольцами. — Я и не собиралась кончать.
— Почему? — спросил он, глядя на её колени.
Шуйскому хотелось, чтобы желание вернулось, но его не было.
— Потому что не хотела.
— Тебе плохо со мной? — спросил он. Голос его не подвёл, не дрогнул.
— Нормально, — дёрнула плечом Лера. — Не загоняйся. Ты хороший человек.
— Но? — сказал Шуйский.
— Что — но? — спросила Лера.
— Я хороший человек, но… Мне показалось, ты не закончила фразу.
— Без всяких «но». Ты хороший человек.
— По–моему, я говно, — сказал Шуйский, жалковато хмыкнув.
Лера поёжилась.
— Холодно. Батареи чуть тёплые.
За окном темнело. Проехала снегоуборочная машина.
— Ты мне на юбку кончил, — сказала Лера. — Будет пятно теперь.
— Я постираю, — сказал он глупость.
Лера вдруг захохотала низким, блядским смехом. От этого смеха ему стало не по себе. Умолкла она резко, и Шуйский услышал, как за стенкой кто–то весьма умело начал играть на пианино.
— Давай выпьем, — сказал Шуйский. — Коньячку, а?
— Голова болит, — сказала Лера.
— Так вот как раз…
Он взял со стола бутылку и налил в два стакана.
— Меня тошнить будет, — скривилась Лера. — От коньяка давление понижается почему–то.
Он растерянно пожал плечами, смутился и залпом выпил оба стакана. Впрочем, там было мало, пришлось подливать.
— Иди сюда, — сказала Лера ласково.
Шуйский дёрнулся, но увидел, что она подозвала собачонку. Та запрыгнула Лере на колени, принюхалась и стала лизать юбку.
— Дурак ты, — сказала Лера весело.
Шуйский стыдливо поправил штаны в паху.
— Это я собаке, — уточнила она.
— Какой она породы? — зачем–то спросил Шуйский и прислушался. Пианино молчало.
— Кажется, гриффон.
Он выпил третью порцию коньяка. Сердце успокоилось. В голове прояснилось. Шуйский опустился на корточки и погладил Леру по ноге.
— У тебя руки холодные, — сказала она. И правда, её кожа покрылась мурашками.
— Я тебя люблю, — прошептал Шуйский.
— Я рада.
— Хорошо, что ты рада.
Стараясь не задевать кожу, он поднял юбку. У Леры были широкие белые трусы, под тканью треугольничком темнели лобковые волосы. Шуйский уткнулся в них носом. Вспомнил вдруг детский сад. Там был мальчик. Дурачок. Иногда он ни к селу ни к городу говорил: «Мамина пися пахнет селёдочкой». У Леры там ничем не пахло.
— Ты коньяк в «Пятёрочке» брал? — спросила Лера неожиданно.
— А что? — он поднял голову.
— Спиртом несёт.
Шуйский вернулся к её промежности. Что–то холодное ткнулось ему в ухо. «Собачий нос», — догадался он. Потом прозвенел колокольчик.
— Принеси мне мобильник, — сказала Лера. Ему показалось, что облегчённо.
Он принёс.
— Наташка написала, — сказала Лера и бросила телефон на диван. Собачка стремительно сорвалась с места, схватила мобильник маленьким ртом и притащила назад.
Лера вытерла собачьи слюни об обивку кресла.
— Через два часа вернётся. В кино пошла. Будет смотреть фильм. Про коварство и любовь.
Она ухмыльнулась.
— Два часа, — сказал Шуйский. — Чем займёмся?
Он прислушался к собственным ощущениям. Желание вроде бы возвращалось. Но это не имело значения. Шуйскому достаточно было провести эти два часа просто сидя у Леры в ногах.
— Расходиться пора, — сказала она устало. Затем подмигнула и высунула язык.
— Почему? — спросил Шуйский, вновь опускаясь к её промежности.
— Потому что поздно уже. Тебя жена ждёт. А мне завтра к первой паре.
Она одёрнула юбку.
— Ладно, — согласился Шуйский. — Когда увидимся?
— После сессии. Дашь мне денег?
— А, да…
Он засуетился, убежал в прихожую, где висело пальто, вернулся с кошельком и отдал Лере почти все деньги, что у него были. Она не стала считать.
В кармане зажужжал телефон. Это была Алла. Жена.
— Я скоро, — сказал он смущённо.
— Бумаги купи туалетной! — успела крикнуть она.
Лера засмеялась.
— Говорю же, жена ждёт.
— Да чтоб ей провалиться! — процедил Шуйский.
— Иди, я тут приберусь, — сказала Лера после долгого молчания. — Я сама позвоню.
Он надел пальто, повертел в руках шляпу и нахлобучил на голову.
— Только не переживай, — крикнула Лера из комнаты. — Я же говорю, ты хороший человек. Правда–правда.
— Правда–правда, — повторил он тихо.
На улице порыв ветра с дождём и снегом сорвал шляпу с его головы. Шуйский неловко подпрыгнул, схватил её, смял, подержал в руках и отбросил в сторону.
* * *
— Бумагу купил? — спросила Алла.
Он стащил грязные ботинки.
— А шляпа где? Украли?
Её узкое лицо было облеплено какими–то серыми ошмётками. Шуйский присмотрелся.
— Маска, — сказала Алла. — Чего вылупился? Из яблошной мякоти.
— Яблочной, — поправил Шуйский.
— Яблочной–хуяблочной. Бумагу, говорю, купил?
Он достал из сумки два рулона «54 метра». Однажды жена измерила рулон линейкой и выяснила, что не хватает полутора метров. Стала писать жалобы. Куда? Кому?
Шуйский заглянул в комнату Павлика. Сын, дёргаясь своим жирным телом, убивал людей на экране компьютера.
— Здравствуй, сын. Как дела в школе?
— Погоди–погоди, зажали меня, зажали! — крикнул Павлик.
Потом Шуйский сидел на кухне и ел свой ужин. Пюре, биточки, капустный салат. Пришла Алла.
— Ты лысеешь, — сказала она. — Я сейчас увидела со спины.
— Да? — Шуйский потрогал макушку. — Как жаль.
— Приезжал Денис. Смотрел трубы. Замена примерно двенадцать тысяч. Без ремонта.
— Что? Какие трубы?
— В ванной же, в ванной! Вода ведь текёт на пол. Ты забыл? Вторую неделю нормально не помыться.
— Ах, да, в ванной.
— Ну, а чего спрашиваешь?
— Я устал. Устал ужасно.
— Так вот. Стену надо долбить. Там весь кафель отвалится. Потом ещё ремонт надо будет делать. Денис, между прочим, готов и ремонт сделать. Позже.
— Позже, — повторил Шуйский, глядя на биточек. — Позже.
— Он готов завтра приехать.
— Завтра.
— В пятницу поведу Павлика в клинику, показывать его фимоз.
— Фимоз, фимоз, — пробормотал Шуйский.
— Я не знаю пока, сколько будет стоить операция. Но примерно пятнадцать тысяч. Там ещё надо будет исправлять искривление.
— Исправление, искривление.
— Любаша ещё написала. Приедет во второй половине декабря. Тебе надо к Павлику в комнату переехать,
