улыбнулась, выставив вперед полные губы. — Если быть откровенной, мне совсем не интересно было вникать в его проблемы: мне и своих хватало. Это сейчас я понимаю, что во мне говорило эго. Будь я мудрее, я смогла бы ему помочь. Но моя мама тогда заболела раком. Болезнь была уже на той стадии, когда человек скорее медленно умирает, чем живет.
— Мне очень жаль, — сказала Вероника. — Я не знала.
— Спасибо. Кирилл тогда был тусовщиком, постоянно пропадал на каких-то вечеринках. Наверное, там были наркотики. Ты будешь смеяться, но меня больше волновало то, что он мне не изменял, чем то, что он на что-то подсел. Измены для меня — тема больная. Когда он перестал спать по ночам, просто сидел в своем кабинете всю ночь и что-то смотрел, писал, играл на гитаре, мебель переставлял, тогда я забила тревогу. Потом я начала находить порошок. Но я выросла в такой семье, где никто не пил и не курил, я даже мата от папы или мамы ни разу не слышала, и мне казалось, что наркотики — это про подворотни. А Кирилл был таким образованным, умным, порядочным.
Вероника улыбнулась. Было приятно услышать о Кирилле что-то хорошее. В какой-то момент она уже подумала встать и уйти, но Ольга продолжила:
— Сколько это длилось? Полгода? Или год? Не знаю, когда он начал. Могу точно сказать, когда он завязал — двенадцатого сентября две тысячи одиннадцатого. Помню этот день, потому что тогда умерла мама. У нее был рак крови, она с ним пять лет прожила, где я только ее не лечила, и Кирилл очень помогал. В основном финансами, но еще искал врачей, возил ее за границу, вместе с ней ходил в церковь, хотя в бога никогда не верил. Да и она тоже, но когда у тебя рак, поверишь во что угодно. Я не находила себе места от горя. Иногда Кирилл как будто просыпался. Переставал веселиться, отключал телефон и сутками сидел около меня, буквально с ложечки кормил. Мне хочется думать, что та боль, которую я пережила, и смерть мамы что-то дали ему понять. Может, ценность жизни, я не знаю. Но тогда он завязал с наркотиками.
Вероника подошла к окну и приоткрыла штору. Серая Москва — как кадр черно-белого фильма: люди идут рядом, но смотрят в телефоны, голые деревья испуганно качаются на ветру. Тоскливо.
Ольга беззвучно встала рядом и сказала:
— В Европе никто не строит такие заборы, а у нас очень любят. Людям хочется думать, что так они всегда будут в безопасности, но на деле они лишь сами себя запирают в клетки. Еще чаю?
— Я бы что-нибудь съела, если можно. Забыла сегодня позавтракать, а вчера — поужинать, — улыбнулась Вероника.
— Конечно, пойдем за стол.
Ольга порезала фрукты, сыр и поставила на стол коробку с эклерами, принесенную Вероникой, но сама ни к чему не притронулась.
— Люди рождаются с предрасположенностью к зависимостям. Я ведь не знаю, например, кем был его отец. И мать его ни разу не видела. Меня их наличие никогда не интересовало. Только когда Кирилл начал употреблять, я подумала: что, если у него такие гены? Я думаю, он не любит свою мать. Она его бросила. Ты ведь знаешь эту историю?
Веронику удивила формулировка — «бросила». Кирилл так никогда не говорил. О матери он рассказывал с неохотой, а об отце и вовсе не упоминал. Все, что она знала о его детстве, — что он родился и вырос в Тюмени, папа ушел, когда ему было семь лет, а совсем скоро мама снова вышла замуж и, когда Кирилл окончил девятый класс, отправила его в Москву. Всё.
— Это следствие тотальной недолюбленности и эгоизма, который перерастает в навязчивую потребность делать себе хорошо любыми доступными способами, а на других становится наплевать, — продолжила Ольга. — Мать ему иногда звонила, но он всегда выходил в другую комнату и больше двадцати секунд их общение не продолжалось. Когда он завязал с наркотиками, он иногда покуривал травку, я тоже с ним пару раз пробовала — ничего интересного в этом занятии не нашла. Не поняла. А где-то через полгода он мне изменил, — она улыбнулась. — С какой-то девчонкой, в баре познакомился. А предательства я не прощаю. И я сказала, что ухожу. И ушла.
Последние слова она произнесла с таким равнодушием, будто рассказывала, как купила платье не того размера, а не как разрушился ее брак.
Ольга замолчала. Она сказала все, что хотела сказать, и ни слова того, что хотела услышать Вероника.
— Ольга, а ты его любила?
— Любила. Но в какой-то момент поняла, что себя я люблю больше.
— А как насчет алкоголя? — спросила Вероника.
— Он всегда немного выпивал, но это не было проблемой. По крайней мере для меня. Мы часто ссорились, особенно в последние годы. Кириллу не нравилось, что я постоянно улетаю, он хотел, чтобы я была дома, рядом. Наверное, ему было одиноко: мужчины — они ведь как дети.
— Но ведь ты могла ему помочь?
— Кирилл уже достаточно взрослый, чтобы нести ответственность за свое поведение. То, что ты мне рассказала по телефону, говорит только об одном: ты его еще не знаешь. Не надо причинять добро тому, кто об этом не просит.
Ольга взяла Веронику за плечи и сжала их:
— Ты зажатая, в теле много невыраженных эмоций. Медитируй и думай о хорошем. — Едва касаясь, приложила ладони к глазам Вероники, а потом протянула ей бархатный мешочек.
— А это тебе. Я вижу, ты хочешь найти ответы — ищи их здесь.
Быстрым движением Ольга три раза перекрестила Веронику и открыла входную дверь.
У машины она развернула мешочек: в нем лежала маленькая деревянная икона с ликом святой Вероники.
Веронике было лень встать с постели, чтобы раздвинуть шторы и узнать, наступило ли утро. Вместо этого она потянулась к пятке, выглянувшей из-под одеяла, и, нащупав кусочек загрубевшей кожи, сосредоточилась на нем. С каждой секундой ногти впивались все сильнее — и скоро на простыне оказалась кучка омертвевших кусочков кожи, похожих на рассыпанные крошки от печенья.
Вероника оторвала лишнюю кожу и вскрикнула. Повод встать нашелся. Нужен пластырь.
Пока Кирилл находился в клинике, они каждое утро обменивались сообщениями. Он записывал голосовые, она отвечала смайликами. Палец вверх, сдавленная улыбка.
Кирилл описывал клинику, пересказывал книги. Спрашивал, что она сегодня ела и какое у нее настроение. В ответ получал эмоджи с брокколи. Несколько раз Кирилл звонил сказать, что скучает. Мир
