попросил меня сегодня быть его представителем. Мы отправили цветы на могилу.
Не появился никто и из прошлых времен, когда отец занимался медью, хотя я решилась позвонить в его старую компанию, попросила связать меня с начальником отдела кадров и рассказала ему, что скончался Брендан Бернс, который создал их рудник в Икике и работал в их компании почти двадцать лет. Если кто-то захочет присутствовать на прощании…
Священник начал службу. Он читал поминальные молитвы, окропляя гроб святой водой. Затем вкратце рассказал о жизни моего отца, позаимствовав фрагмент тех двух страниц с описанием основных событий папиной жизни, которые я ему послала. Как он, мальчишка из очень скромной бруклинской семьи, рос. О том, чем занимался во время войны. Как начал путешествовать по миру, как выкладывался на работе, оставив после себя нечто важное — тот рудник в Чили, который стал его детищем. Как он любил жену и детей. Как часто, будучи истинным ирландцем американского происхождения, позволял эмоциям взять верх… и в конце концов упал замертво, защищая своего сына, которым, несмотря ни на что, он гордился бы и сегодня. На другом конце прохода Адам громко всхлипнул, услышав этот комментарий, который я предоставила отцу Миану и который был им повторен слово в слово.
Когда плач Адама стал громче, я встала и подошла к брату, желая обнять его, чтобы дать понять, что он не один в этот трудный момент. Но стоило мне приблизиться к нему, как двое конвоиров встали, отрезая меня от своего подопечного. Маму это привело в настоящее исступление.
— Выродки, уроды! — по-змеиному зашипела она на них.
Это привлекло внимание священника, готовившегося к причащению вместе с юным алтарником-латиноамериканцем (эта нотка Адской кухни показалась мне трогательной). Брови его взлетели вверх.
В нескольких рядах сзади себя я услышала хихиканье Хоуи, потом кто-то прошептал маме:
— И не говори, милая.
На кладбище я ехала на лимузине вдвоем с мамой, поскольку федералы настояли на том, чтобы Адама туда отвезли на их служебном автомобиле. Как и я, мама была вся в черном. В отличие от меня на ней была маленькая черная шляпка-таблетка, как на Лане Тернер в какой-то черно-белой мелодраме пятидесятых.
Она не скорбела, а возмущалась:
— Мои агенты в городе сообщили, что за книгой Питера пошла охота — торги начались с сотни тысяч. Этот говнюк, глядишь, всерьез заработает. Ты так и не знаешь, где он?
Я отрицательно покачала головой.
— Но догадываешься, — уверенно сказала мама.
— Нет.
— Спасибо, что была рядом и поддерживала мать в эти ужасные дни.
— Ты вроде бы сама меня прогнала, мама.
— Я не виновата, что ты такая ранимая.
— Священник хорошо говорил.
— Я удивлена, как это ты не настояла на том, чтобы прочитать над телом отца стихи.
— У католиков такие вещи не приняты.
— Позвонила бы мне.
Я взглянула матери прямо в глаза:
— После того, что ты сказала?
— Так ты что же, ждешь извинений?
— Я вообще ничего не жду от тебя, мама.
Эти слова, как удар, заставили маму откинуться на спинку сиденья, по ее лицу потекли слезы.
— Когда-нибудь и у тебя будут дети… Надеюсь, ты на своей шкуре узнаешь, какими неблагодарными они могут быть к матери, которая всю душу в них вложила.
Остаток пути мы ехали молча.
У могилы я сумела сохранить спокойствие. Еще святая вода, еще молитвы, плачущие мама и Адам, слова священника о бренности нашего земного существования: «Все прах и в прах вернется…» Гроб поставили на землю и призвали всех подойти и сказать последнее «прости». Положив руку на простые сосновые доски, я молча пожелала отцу обрести вечный мир. Адам, казалось, забыл обо всем и ошеломленно вздрогнул, когда один из федералов, похлопав его по плечу, сообщил, что пора возвращаться в машину и дальше в тюрьму, местоположение которой нам не открыли. Я видела, как мама что-то шепчет Сэлу Греку. Тот подошел к федералам и переговорил с ними, после чего жестом пригласил меня и маму подойти:
— Вы можете обняться с Адамом.
Мама обхватила сына обеими руками и тут же отпустила. Заливаясь слезами, она повторяла, что с ним все будет в порядке, что она поможет ему пройти через все это. Адам все время повторял одну фразу: «Прости меня, прости меня, прости меня…» Через минуту федерал слегка похлопал ее по плечу, показывая, что пора отойти. Настала моя очередь торопливо попрощаться.
— Ты со всем этим справишься, — сказала я.
— Дженет отказывается приходить ко мне на свидания.
— Твоя Дженет на сносях, вот-вот родит.
— Вчера ее адвокат послал Сэлу Греку сообщение. Они собираются меня ободрать как липку — после того, конечно, как правительство США обчистит меня первым. Вся эта чудовищно тяжелая работа, все безумные риски, на которые я пошел и за которые сейчас расплачиваюсь, все было напрасно.
— Сэл Грек позаботится о том, чтобы снизить ущерб на всех фронтах. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе все это пережить. Я буду рядом, что бы ни ждало впереди.
— Почему Питер сделал это? Почему?
— По той же причине, по которой ты сделал то, что сделал: увидел возможность и ухватился за нее.
Адама снова постучали по плечу. Я прижала его к себе в последний раз, после чего федералы подхватили его под руки и повели к ближайшей машине без опознавательных знаков. Они снова надели на брата наручники, затем открыли заднюю дверцу и пригнули ему голову, как всегда делают копы, сажая преступника в машину.
Когда они уезжали, мама долго качала головой, затем повернулась ко мне:
— Почему ты сегодня даже слезинки не проронила?
Мой ответ на этот вопрос был прост: я молча отошла, не сказав ей ни слова.
В тот вечер после небольших поминок в маминой квартире, во время которых я старалась держаться от нее на почтительном расстоянии, чтобы не попасть под обстрел, Хоуи затащил меня в ближайший бар «Хлопнем по стакану» на Восьмидесятой улице. После второго «Манхэттена» он сказал мне:
— В эти выходные умерли еще двое друзей — ребята с Файер-Айленда. Итого из тех, кого я знал лично, зараза унесла сто двенадцать человек.
— Но ты по-прежнему с нами.
— В сообществе ходят слухи, что скоро появится тест на наличие этой гадости.
— А пока ты чувствуешь себя обреченным, да?
— Ты меня винишь?
— Нет, разумеется. Но до сих пор тебе удавалось увернуться.
— Я все забыть не могу той идиотской промашки месяца два назад. Может, пронесет, но не исключено, что окажется бомбой замедленного действия.
— По
