Это движение разом дало тон всему, что происходило тут: все признали его любовь к ней и её право его оплакивать. Теперь место у постели умирающего принадлежало ей по праву; без слов и объяснений все это поняли. Зина со своего места посмотрела на неё примирённым взглядом, потом взглянула на брата и тотчас испуганно вскочила. Губы его двигались, точно он хотел что-то сказать, а лицо выражало ужасное страдание. Зина наклонилась к нему низко-низко.
— Здесь? — проговорил он едва слышно и сделал усилие, чтобы повернуться, но не мог и слабо застонал.
Этот стон привёл Сонечку к сознанию действительности: она вздрогнула, поднялась и подошла к самой постели. Он увидел её: глаза его остановились на её лице с каким-то таинственным, глубоким выражением, и пальцы правой руки, лежавшей на одеяле, слегка шевельнулись. Она поняла и положила свою руку в его руку, сдерживая трепетание своих губ. Он улыбнулся, на секунду перевёл глаза на Зину и повторил: «Здесь».
Несколько секунд Сонечка смотрела на него, удерживая слёзы, но потом они затуманили её глаза и быстро закапали на одеяло. Его бездонный, таинственный взгляд слабо просветлел, и улыбка опять тронула его губы. Зина обвила рукою шею Сонечки, нежно отёрла её слёзы своим платком и поцеловала её.
Доктор подошёл к постели.
— Pardon, — сказал он, — я бы вас попросил удалиться, mesdemoiselles; он слишком слаб, устанет. Вы придёте потом опять.
Сонечка осторожно высвободила свою руку из руки умирающего, стремительно наклонилась, поцеловала эту горячую, сухую руку и, не оглядываясь, поспешно вышла из комнаты.
В этот вечер её больше не пустили к Мишелю. Отец решительно послал её спать, но ей и в голову не пришло ложиться. Очутившись в отведённой ей комнате, она села в кресло и, бессильно опустив руки на колени, стала ждать, сама не зная чего, прислушиваясь и вздрагивая при каждом шорохе. Около часу ночи, дверь её комнаты тихо отворилась: вошла Зина. Сонечка нисколько не удивилась её приходу, так же как и Зина не удивилась тому, что Сонечка ещё не ложилась.
— Что? — спросила Сонечка, порывисто вставая.
— Ничего, ещё жив.
Зинаида помолчала.
— Милая, милая! — воскликнула она вдруг, с внезапным порывом прижимаясь к ней. — Милая! Я ненавидела вас, а теперь я вижу…
Она заплакала. Они сели на диван и долго просидели, не говоря ни слова, крепко обнявшись. Наконец, Зина заснула, положив головку на плечо Сонечки. Та смотрела на неё с нежностью, стараясь не двигаться, чтобы не разбудить её. Но ей недолго пришлось охранять сон Зины. Раздался громкий стук в дверь. Зина вздрогнула и проснулась.
— Est-ce qu'on entre? [67] — послышался недовольный голос доктора.
Сонечка поспешила сама отворить дверь.
— Eh, je savais bien que vous ne dormiez pas! [68] — сказал доктор и отчаянно зевнул. — Позвольте вас побеспокоить: больной вас звал, лихорадка усиливается; потрудитесь идти, я за вами.
Они нашли Мишеля в лихорадочном состоянии, с горячим румянцем на щеках, блестящими глазами и страдальческим выражением губ. Он беспрестанно пытался двинуться и при каждом движении стонал. Глаза его выражали тоску, беспокойство. Зинаида Сергеевна сидела около него, с какой-то высокой, смуглой дамой в тёмном платье и чёрных кружевах на голове. Сонечка подошла к постели, с неудовольствием чувствуя на себе любопытный взгляд незнакомой дамы, и тихо сказала Зинаиде Сергеевне:
— Меня звали?
— Oui, ma chère enfant [69], - отвечала Зинаида Сергеевна любезно, — он всё вспоминает вас. Мишель, — заговорила она плаксиво, обращаясь к сыну, — mademoiselle Sophie здесь: ты звал её?
— Не бойтесь, он теперь может говорить, — сказал доктор громко.
— Могу… — тоскливо и лихорадочно заговорил больной.
Сонечка вздрогнула от жалости при звуке этого голоса.
— Могу… — он переменил положение головы, полузакрыв лихорадочно горевшие глаза и тяжело дыша. — Зачем… уходите?.. Конец скоро, конец…
Он закрыл глаза.
— Не говорите этого, не говорите! Вы выздоровеете, вы будете жить, милый, хороший! — заговорила Сонечка быстро, взяв его руку в обе свои руки.
Он открыл глаза и вперил в неё пристальный взгляд.
— Жаль? Вам жаль?.. — сказал он. — А тогда? Отчего?
«Бредит!» — подумала она и тихонько высвободила опять свою руку; но он слабо удержал её и сказал вдруг громче:
— Моя жена… тогда легче… жена — потом умереть…
— Что он, Зина? Зина, я не поняла… Бредит? — обратилась Сонечка к Зине, стоявшей около.
— Не понимаю и я. Миша милый, ты чего хочешь?
— Жена моя, она… перед смертью… Всё равно — конец… Мне легче… Пускай она…
— Что она? Чтобы была твоя жена? Чтобы она вышла за тебя замуж? Да?
— Да, да… Да!
В голосе его послышалось больше силы, но всё тоже тоскливое, страдальческое выражение не сходило с его лица.
— Софи, вы слышите?
— Слышу. О, Зина, посмотрите, какое у него лицо…
— Вы согласны? Вы согласитесь это сделать?
— Что? Ах, всё что хотите… Боже мой, Зина, разве вы не видите?..
— Allez vous en [70], - торопливо прошептал доктор, — je crains que ce ne soit l'agonie [71].
Зина расслышала только это последнее слово: она хотела что-то сказать, рванулась вперёд и упала без чувств. Её вынесли из комнаты, и Сонечка поспешила к ней. Высокая дама в кружевной мантилье опустилась на колени у постели умирающего и углубилась в торжественную молитву. Лена тихо рыдала в углу. Зинаида Сергеевна сидела в кресле, откинув голову назад, и с неестественно сморщенными бровями нюхала спирт.
Сонечка не помнила, как Зина пришла в себя, не помнила, когда сама заснула и проснулась часов в 8 утра в своей комнате, совершенно одетая, на диване. Вид незнакомой обстановки сразу напомнил ей, где она и по какому поводу.
«Жив ли он?» — пронеслось в её голове. Она встала, поспешно привела в порядок свой туалет и позвонила. В ответ на звонок явилась горничная и доложила, что уже несколько раз спрашивали, не встала ли mademoiselle. Le jeune monsieur [72] ещё жив, а madame sa mère [73] приказала доложить, как только Сонечка встанет. Угодно ли Сонечке принять эту даму? Сонечка сказала, что сама пойдёт к ней, и попросила горничную указать ей дорогу.
Зинаида Сергеевна встретила её с нежностью и, значительно намекнув, что ей нужно с Сонечкой поговорить, попросила её сесть.
— Мой бедный Мишель немного спокойнее, — сказала она с чувством, — la tranquillité de la mort, vous savez… [74] Доктор говорит, qu'il ne passera pas la journée [75]. Он слабеет с каждой минутой. Mais, ma chère mademoiselle Sophie [76],- и Зинаида Сергеевна придвинулась ближе, — il tient à son idée [77], и я должна вас попросить уважить её. Vous savez, la volonté d'un mourant… [78]
— Я не понимаю, что вам угодно? — сухо сказала Сонечка тихим и серьёзным голосом.
— Он говорил вчера, чтобы вы позволили ему назвать вас своею женой, перед смертью. Мы умоляем вас согласиться на это!..
— Я совершенно готова исполнить его волю, я готова всё сделать, лишь бы успокоить вашего сына в его последние минуты. Я, к несчастью, так виновата перед ним, что не знаю, чего бы не сделала, чтобы искупить мою вину.
Так она думала и чувствовала в эту минуту, хотя ей казалось, что всё то, чем собирались облегчить умирающему его последние минуты, было слишком мелко и мизерно, сравнительно со смертью, его ожидавшей.
Доктор, которому сообщили об этом желании больного и о согласии Сонечки, только пожал плечами.
— Faites! [79] — сказал он безучастно. — Je veux bien que vous en ayez le temps [80]; он до вечера не проживёт.
При взгляде на Мишеля, Сонечка почувствовала, что доктор прав. Смерть была уже в его глазах; но он всё повторял свои вчерашние слова и всё спрашивал, скоро ли?
Да, нечего было скрываться: смерть была близко, и никто больше не сомневался в этом. И умирающий, и все окружавшие его ждали её с минуты на минуту.
Мучительно шло время. Дыхание Мишеля становилось всё тяжелее, он часто впадал в забытьё и бредил. Сонечку не раз высылали из его комнаты, но и в соседней комнате она ясно слышала его звучное, прерывистое дыхание, и всюду ей мерещилось его лицо. Она ничего не замечала, что делалось кругом. Много что-то ходили, возились, много шептались, вздыхали, кто-то плакал, все суетились; но на неё нашло какое-то странное состояние: она сидела и ходила будто в тяжёлом сне, и сквозь этот сон чудилась ей смерть, и слышалось трудное дыхание умирающего.
— Le prêtre [81], приготовьтесь, моя милая! — сказала ей Зинаида Сергеевна.
«Разве уже его хоронят?» — подумалось ей, но она не двинулась с места.
Комната наполнялась людьми: вон её отец, вот американец Уайз, вот и сёстры Мишеля, и дама в чёрном кружеве, и другая дама с чётками, и ещё какие-то люди. Кто-то сунул ей в руку несколько живых померанцевых цветов.
