«Ведь вот, подите с ними: кто их разберёт!? Кажется, любила Александра Александровича, чуть не невеста его была, а теперь вышла за Михаила Ивановича — и ничего. Как с гуся вода!» — думал Пётр Александрович.
В одно прекрасное утро Сонечка нашла своего мужа уже настолько бодрым, что его могли приподнять с подушками и посадить на постели. Когда она подошла к нему и машинально как автомат опёрлась на край кровати, он взглянул на неё улыбающимся, робким взглядом и слабо сказал:
— Вы меня простите, что я не умер?
Вместо ответа, она разразилась истерическими рыданиями, которые были непонятны ни для кого, кроме её измученного сердца.
«Он совсем-совсем не умрёт! — раздался отчаянный крик в её сердце. — Он будет жить».
Она сама испугалась того, что её сердце заговорило потом: она чувствовала, что это ужасно, что она сама ужасна, но в тоже время ей ясно представлялось, что она имеет право быть такою.
Доктор советовал ей поберечься. Больной в таком положении, что её постоянное присутствие больше не нужно, как ни хочется ему беспрестанно видеть свою молодую жену — «ce qui est très naturel [85], - улыбаясь прибавлял доктор, — тем не менее он поймёт, что ей надо же и отдохнуть».
— Soignez vous pour son bonheur; подумайте, что ведь это не только для вас, но и для вашего мужа, — убеждал доктор.
Она согласилась. Она рада была, что нашёлся предлог, чтобы не выходить из свой комнаты и побыть одной.
— Абсолютный покой! — предписал доктор.
Покой! Покой смерти — только с этим она и могла помириться. Но она не хотела умирать: она хотела жить, жить с ним, любить его и быть любимой им же. Молодость, солнце, любовь, его взгляд, его ласка… Со всем этим она не хотела расставаться. Он представлялся ей во всём блеске своей силы, с горячими речами, со страстью пылкого чувства, прорывающеюся среди серьёзных речей… Она не могла с этим расстаться, она хотела жить, жить с ним и для него…
Сердце её болезненно сжималось, рвалось куда-то, голова горела; она чувствовала, что её душит, что перед ней стала глухая стена. Стена стоит, и давит, и не пускает… Мысли её разбиваются о неё. Стена, стена — куда она ни бросится… Отчаяние росло. Ей казалось, что она сходит с ума.
Она задыхалась. Она дрожала и чувствовала, что она ненавидит того, своего мужа…
«Пускай он умрёт! Потом я… Нет, я хочу жить… О, мой милый, люблю, люблю тебя! Ты мой, мой… Я твоя. И никому… никогда»…
Слова безумно толпились и обрывались на её губах. Она бросалась на постель и лежала вниз лицом неподвижно, в каком-то тумане, прислушиваясь к буре, которая бушевала в её душе.
Прошёл ещё день, и другой, и третий.
В одно утро доктор сказал ей, что мужу её можно сегодня в первый раз встать и посидеть в кресле. Прошло ровно две недели с того дня, как он стрелялся.
Зина вошла в её комнату стремительно и с сияющим лицом бросилась к ней на шею.
— О, как ты измучилась! — нежно сказала она. — Но теперь всё будет хорошо, всё! Вот ты увидишь. Ты опять сделаешься красавицей, и мы все будем счастливы. Соня милая, пойдём, сами уберём его комнату: знаешь, чтобы всё имело праздничный вид. Ведь он сегодня в первый раз встанет… Пойдём, побежим!
И Зина потащила её за собою.
Они вошли к Мишелю. Его в первый раз одели, и Зина даже засунула ему розовый бутон в петлицу. В обычной тёмной одежде ещё заметнее было, как он изменился. Что бы там ни было, Сонечка не могла не почувствовать жалости при виде его. Но даже эту жалость отравляла та радость, которая засветилась в его глазах. Он сидел в кресле, окружённый подушками, хотел подняться, когда она вошла, но не мог и только привстал, держась правой рукой за ручку кресла. Зато вся его душа устремилась к ней навстречу и засияла в его глазах.
Она подошла с мёртвой улыбкой на лице. Он поцеловал её руку, и дрожь пробежала по этой руке. Она села около него и что-то заговорила, удивляясь звуку своего голоса, странного, точно чужого голоса.
Зина возилась в комнате, что-то переставляла, убирала, вертелась.
— Зина, ты так вертишься, что у него голова закружится, — сказала Сонечка, чувствуя особенное облегчение от того, что могла обратиться не к нему.
— Надо же убрать, Соня, все эти противные скляночки, баночки — он скоро совсем здоров будет. Что за аптека! Я букеты везде поставлю.
— Только не душистые, Зина: ему нельзя.
— Жаль. Такие розы — прелесть! Ай, что это!?.
Зина вытащила из-за какого-то ящика на комоде револьвер.
— Не трогай, Зиночка. Он, может быть, ещё заряжен… Двуствольный… это тот… — заговорил Мишель слабым, счастливым голосом.
— Вон его отсюда! — злобно закричала Зина. — Зачем он здесь?
— Должно быть, во время болезни забыли убрать, не до того было, — сказала Сонечка безучастно.
— Это не мой, я взял в комнате Уайза. Давай его сюда, Зина.
Зина исполнила желание брата и подала ему револьвер.
— Положи тут на стол, около меня, — сказал Мишель, — а то опять забудем. Уайз придёт и возьмёт.
И он слабо улыбнулся, глядя на револьвер.
— Вот, совсем было… — начал он, переводя глаза на свою молодую жену, и не договорил.
Заискивающая, виноватая, жалобная нежность появилась в его взгляде.
Она поникла головой. Ей слишком тяжело было выносить этот взгляд.
— Соня! — сказал он тихо.
Зина быстро взглянула на них и вышла из комнаты.
«Зачем она ушла? — тоскливо подумала Сонечка. В дверь постучались. — Слава Богу!»
— Entrez! [86]
— Un télégramme pour madame [87], - вошедший лакей подал ей телеграмму и исчез за дверью.
Телеграмма была не ней, а её отцу. Но это всё равно: она знала, от кого эта телеграмма. Она встала и отошла от мужа, раскрыла телеграмму и скорее почувствовала, чем прочла её.
«Retenu à Berlin. Samedi arrive à Clarens. Retenez chambre dans votre hôtel. Alexandre.» [88]
Через два дня он будет здесь.
Она повернулась к своему мужу и устремила на него безумный взгляд. Лицо её покрылось мёртвою бледностью.
— Что случилось? — спросил он тревожно, и дыхание его участилось.
— Что случилось? — вскрикнула она, не помня себя, ничего не видя. — Что случилось? А то, что он будет здесь через два дня, тот, кого я люблю больше жизни, больше всего на свете! Он меня любит, и я не могу жить без него… Он приедет, а я… а теперь… всё кончено, всё! Ты…
Раздался выстрел. Облачко синего дыма… и что-то грохнулось на пол.
Она бросилась вперёд, увидела его на полу и упала на колени. Страшный крик вырвался из груди её. Она наклонилась над ним: он был мёртв. Из его виска текла тонкая струйка крови.
1896
томящаяся, чахнущая — фр.
две подружки — фр.
покинутой — фр.
петергофские уланы — фр.
пенсне — фр.
«Когда б он знал… — романс Кочубея на стихи Е. Ростопчиной
тётушка — фр.
цвет лица — фр.
фригийский колпак — фр.
Представляете! — фр.
бедняга — фр.
разорении — фр.
свою материнскую боль — фр.
Разорение бедняги Романовича! — фр.
Разве нет? — фр.
с этой ужасной — фр.
душевной муки — фр.
Что за выражение!! — фр.
Вы никогда не были матерью! — фр.
«Ночной зефир струит эфир…» — А. С. Даргомыжский/ А. С. Пушкин
М. Глинка/ Е. Баратынский
дословно: великолепные скакательные суставы — фр.
здесь: уединение — фр.
бледный — фр.
очаровательна — фр.
унесите это маленькое животное — фр.
жесток — фр.
м.б. двоюродная бабушка? — фр.
множ. число от слова «мадемуазель» — фр.
тетушка — фр.
мой друг — фр.
Доктор не оставил меня сомнений по этому поводу
