одно мгновение ока семена оказываются на земле.
Как-то один ребенок бегом добежал до нашего книжного и замер в восхищении у нижней ступеньки лестницы: «Не-е-ет, это же просто рай!»
Дерек Джармен напоминает нам, что слово «парадиз», то есть «рай», персидского происхождения и означает «зеленеющее место» [49].
Зеленеющий и заросший – таков сад у Проспект-коттедж [50] в Кенте и наш тоже. Если сад не заросший, то «лучше уже плюнуть».
Наш садовник – не знаю, читал ли он книги Пии Перы и Дерека Джармена, – тоже так думает. Он появился вместе с навозом и садовыми инструментами, которые будто попали к нам из какого-нибудь документального фильма о сельскохозяйственных принадлежностях конца девятнадцатого века. Мы остаемся заросшими, и нам это нравится.
* * *
Сегодняшние заказы: «Дом в Париже» Элизабет Боуэн, «Тысячу лет как я здесь» Мариолины Венеции, Compulsion Мейера Левина, «Мужчины без женщин» Харуки Мураками, «Автобиография моей матери» Джамайки Кинкейд.
7 марта
В книжном магазине своеобразный режим работы. Мы открыты каждую субботу и каждое воскресенье [51]. Прошлым летом, которое стало нашим первым летом, мы были открыты с четверга по воскресенье. Каждый четверг, несмотря на обязательную предварительную запись, улица заполнялась десятками людей, которых не было в списке. Поэтому в этом году, если, конечно, мы вернемся в желтую зону, мы будем открыты всю неделю. По вторникам выходной, иначе мы не выдержим.
Вчера заглянули несколько посетителей – и нам уже было веселее. Еще приходил Андреа, мэр Кастельвеккьо, вместе с президентом фонда Пасколи. Они говорили со мной о новой работе в качестве арт-директора фонда, где, как мне кажется, бродит много идей и проектов. Треугольник Кастельнуово – Барга – Лучиньяна может оказаться очень интересным. Фантазия Ариосто и гений Пасколи, перенесенные в романтический коттедж третьего тысячелетия.
Чем больше я о нем думаю, тем больше осознаю громадность Пасколи. Критика в отношении него ошибалась настолько сильно, насколько это только можно вообразить. Они видели в нем занудного идиллического поэта, декадента, целиком принадлежащего девятнадцатому веку, и не замечали в его стихах психоанализа, который, между прочим, тогда еще не изобрели, не видели авангардных тем: реалий эмиграции, центрального места природы и зверей, – не говоря уже о его новаторском языке, который впоследствии станет темой дипломной работы Пазолини. Думаю, что я соглашусь на эту должность, хоть времени у меня и не хватает.
Сегодня мы начали одну социальную игру. Из печати вышла книга «Замолчи» Микелы Мурджи, где она с привычной убедительностью пишет о десяти фразах, которые мы, женщины, больше не желаем слышать в свой адрес. Игра состоит в том, что каждые четыре часа мы выкладываем пост с фотографией одной из лучиньянских женщин, одной рукой показывающей книгу, а другой – приставляющей палец к губам, как бы говорящей: «Молчи!» На фотографии, кроме фразы «Книжный магазин “Сопра ла Пенна” ко дню 8 Марта», появляется также имя и место работы той, кто на ней изображена. Всем надо бежать домой краситься и переодеваться; в книжном сумятица.
Первой для фотографии позировала моя мать, профессия: столетняя.
Я лично эти десять фраз слышала в свой адрес все до одной, начиная от «Так ты отпугиваешь мужчин» и заканчивая замечанием типа «Это же был всего лишь комплимент» [52]. Но если хорошенько подумать, то я уверена, что фраз нашла бы гораздо больше. Типа «Какая же ты старомодная», сказанная очередным женатиком очередной девушке, отвергающей его ухаживания, и так далее, вплоть до уже навязшей в зубах психотерапевтической мантры: «Ты слишком зажатая, ты не способна раскрепоститься, ты не проживаешь свободную часть себя».
Так или иначе, но сегодня я продолжу игру с фотографиями тех женщин, которые не сфотографировались вчера, так как должны были привести себя в порядок.
* * *
Сегодняшние заказы: «Наши души по ночам» Кента Харуфа, «Двенадцать рождественских рассказов» Джанет Уинтерсон, «Сладостный звук дождя» Дианы Атхилл, «Лонгборн» Джо Бейкер, «Сестры Митфорд. Биография необыкновенной семьи» Мэри Ловелл, «Увиденное и услышанное» Элизабет Брандейдж, «Кроха» Эдварда Кэри.
11 марта
Я снова три дня провела во Флоренции и в результате пришла к тому же выводу, что больше не хочу жить в городе. Я вижу в нем сплошной негатив: грязь, шум, проблемы с тем, чтобы куда-то добраться. Что в нем хорошего, так это моя дочь со своим щенком девяти месяцев от роду – собакой на пружинках, как я его называю. Что-то среднее между Адриано Челентано и Розовой Пантерой.
Вчера вечером, заглянув в холодильник и обнаружив достаточное количество сливочного масла и яиц, я решительно принялась печь торт «Маргарита» [53], отмеряя ингредиенты на глаз, без весов. Я сказала себе: «Если так могла делать Колетт, то я тоже смогу». И вот я взяла три яйца, немного сахара, немного муки, пакетик сухих дрожжей, немного теплого молока с растопленным маслом. И вуаля! Тридцать минут в духовке – и получилась просто сказка. И я была счастлива, что поняла, из чего состоит это «немного». «Немного» в понимании того, кто «взвешивает без весов» – это то, что сводит с ума критиков, филологов, потому что это чистое наитие, врожденное чувство меры, которому ты не можешь научить, повесить на него ярлык и вывести правило. Капелька масла «по вкусу» – это поражение академических знаний. А значит, да здравствуют такие, как Джордж Стайнер, Чезаре Гарболи, Колетт и Вирджиния Вулф, Эльза Моранте, и все те, кто знали, что благодаря капельке масла рождается литература.
Вместо сухой теории гораздо лучше пытаться понять что-то о капельке масла. «Откуда берется такая уверенность и точность, такая способность к анализу у того, кто выбирался дальше ближайшего городка в лучшем случае два-три раза в году?» – так спрашивала себя Колетт, думая о своей матери.
Шеймас Хини рассказывает [54], что в первые годы, когда он только начал преподавать в Белфасте, у него рождались тексты, которые были технически интересными, но в которых не ощущалось той возникающей еще прежде слов энергии, которая и является источником поэзии. Он написал много и так ни к чему и не пришел. Ни к чему, что было бы живым: это были не более чем литературные экзерсисы. И только когда одно слово станет без конца крутиться у него в голове, вот тут-то все и начнется. Omphalos, omphalos. Это греческое слово, означающее «пуп», но именно благодаря тому, что оно крутится в его голове, слово становится образом, звуком, воспоминанием. Становится кем-то, кто качал воду из источника напротив дома его детства. Omphalos, omphalos. Все кроется в глубине, все рождается прежде слов. И если у нас получится спуститься туда, вниз, куда не может добраться техника, тогда наш язык сможет передать детство, отца, пейзаж, торфяники, историю Ирландии. Роберт Фрост говорил: «Стихи начинаются как комок в горле, как ностальгия по дому или по любви».
Я было хотела снова испечь торт, но кончились яйца. Придется отложить на завтра.
Из Флоренции я вернулась на поезде, скрытая от мира за моей карантинной маской с Джейн Остин. Донателла приехала на вокзал в Гивиццано, чтобы встретить меня. Я была уставшей и издерганной, но когда увидела ее, плещущую жизнелюбием, то воспряла к жизни.
Мы зашли в наше любимое кафе «Де Серви» и выпили горячего шоколада со взбитыми сливками. На улице, как повелевает ковид.
Начинается период ужесточения карантинных мер. Страх «массовых сборищ» (какие отвратительные новые слова!) ведет к локдаунам, объявляемым на выходные и на праздники. Пасха, 25 апреля [55], 1 Мая. Это будет настоящий финансовый крах.
Вчера моя мать по телефону, в лучшем трагическом воплощении из всех, что я видела, определила себя как «мертвая живая». Любопытна последовательность, которая логически должна бы быть «я живая, но как будто мертвая». Однако нет, она мертвая и, непонятно почему, как будто еще живая. Моя мать невыносима, но некоторые творческие способности у меня явно от нее, это уж точно.
Натали написала мне из Израиля, что гольфы отправились в путь 3 марта. По расчетам они должны
