с Ромкой по утрам воровали у Семеновых груши. Ей стало стыдно как никогда в жизни, она влетела в их с братом комнату… и впервые осознала, что Ромки там больше нет.
Через несколько дней папа ворвался в квартиру – возбужденный, нервный и, как показалось Кате, впервые за последние два месяца немного радостный.
– Купил тебе билет до Симферополя! – доложил он с порога и, раздеваясь прямо на ходу, пошел на кухню.
– До Симферополя? – испуганно побежала за ним Катя. – А почему до Симферополя?
– У Дины там брат, она тоже решила уехать, – торопливо объяснял он, наливая прямо из-под крана воду в стакан. – Вместе и поедете, мне так спокойнее. А прямо у поезда тебя встретят Андрей с Ирой, и с ними уже в Севастополь. Недельку у них поживешь, отдохнешь. Хорошо, да?
Катя быстро кивнула. Папа жадно сделал несколько глотков и продолжил:
– Потом они либо сами тебя до Липецка довезут, или Игорь приедет из Питера и отвезет тебя к Лене. Они уже там сами решат… – задумался он. – Лена приехать не может, она Володю хоронит.
– Что? – выдохнула Катя.
– Володя вчера умер. А тебе, Катя, все помогут. Слышишь, тебе все помогут! – пристально смотрел он на дочь.
– Пап, а ты? – подошла к нему Катя.
– А со мной все будет хорошо, ребенок. Все скоро закончится, и я сам за тобой приеду!
Катя долго собирала вещи. Потом прилегла на кровать и уснула. Проснулась посреди ночи, потому что отец, сидя на полу, осторожно гладил ее по голове.
– Неужели разбудил? – расстроился он.
Катя привстала и посмотрела в темное окно – ночь словно бездонная черная дыра поглотила город, и звезд, обычно рассыпанных на донецком небосводе, как сверкающая пыль, не было видно.
– Пап, я боюсь без тебя ехать, – призналась Катя и снова устало положила голову на подушку.
– Знаю, – еле слышно отозвался он.
– Ты можешь со мной? – почти без надежды спросила она.
– Не могу, ребенок. Как я сейчас людей брошу? Я же военный, я офицер. А там мужики, там мальчишки – без всякого опыта, со школьной парты. Года на два тебя старше… И день может многое решить, – говорил он тихо, почти шепотом, всматриваясь в пугающе-черное небо за окном, и глаза его блестели в темноте. – Возможно, Катя, будет штурм, – выдохнул он, повернулся к дочке и взял ее за руку. – Нам надо защитить город.
– Тебе город дороже меня? – с болью спросила его Катя.
– Нет, ребенок, нет… Я попробую тебе объяснить, ты только пойми, пожалуйста! Помнишь, Лена сказала в парке, что ничего нельзя повторить? Я ведь тоже так думал. Я думал, что потерял все: родителей, страну, самого себя. Меня, каким я был раньше, больше нет. Я был уверен, что все умерло, погибло. И вдруг я стою в нашем доме, окна выбиты, смотрю, как выносят стариков… Смотрю на их сгоревший сад. И вдруг понимаю: вот мой дом, я здесь вырос, его построил мой дед, мы с отцом этот пол стелили, по нему босиком ходила моя мама. Ты здесь выросла, Ромка здесь вырос. Вот ваши кровати, вот мои детские книги, вот мамин старый альбом. Это все мое, это внутри меня, это мое счастье, оно никуда не ушло. И не важно, живы родители или нет. Живы Семеновы или нет. Они вот тут, где-то рядом со мной существуют. Они для меня такие же реальные, такие же живые, как вы с Ромкой, как мужики, с которыми мы сейчас вместе… Я, может, непонятно объясняю… Но я стоял там, на нашей веранде с разбитыми стеклами, и понимал, что готов врасти в эту стену, в этот пол, в эту землю. Это было какое-то огромное чувство… Наверное, это и есть чувство Родины. Оно странное, Катя, оно необъяснимое, оно больное, но такое счастливое! Я понял, что никуда не уеду, потому что у меня есть страна. Пусть и осколок от страны, но он есть. Мне есть что защищать. Я понял это, только когда этот мир начали убивать. Я теперь уехать не имею права. Если я все это почувствовал, ощутил внутри себя, а после этого уехал – то я же предатель. Я тогда сам себя предал. И ты пойми, ребенок, я сейчас именно тебя защищаю. Потому что мое детство, мои родители, наш дом, да все наше прошлое – оно же в тебе живет. Это и твой мир. Слышишь, ребенок? Слышишь? Спишь?
Утром он разбудил ее рано. Они молча ели какие-то бутерброды, отец сам заворачивал ей что-то в дорогу, наливал чай в термос. День был жаркий, и у Кати с утра болела голова.
Во дворе папиной машины не стояло, зато уже ждала взволнованная тетя Дина с двумя огромными сумками.
– Сейчас за нами приедут! – сразу же успокоил женщину Олег.
– А где твоя машина? – удивленно спросила Катя.
– Сломалась! – коротко ответил он.
Тетя Дина тоскливо смотрела на детскую площадку. Катя вдруг вспомнила, что там, недалеко от гаражей, стоял когда-то игрушечный домик. Его построил дядя Равиль – муж Дины. Он тоже был татарин, только тетя Дина родилась в Донецке, а он приехал из Ульяновска. Он был очень добрый, а детей у них не было. И он построил во дворе небольшой – размером с гараж – домик для детворы. Но настоящий, с двускатной крышей и застекленным окном. Они всем двором несколько лет в нем играли. Потом дядя Равиль погиб на шахте, а домик снесли – помешал кому-то.
Во двор лихо въехала «пятерка» темно-бордового цвета, за рулем которой сидел дядя Слава.
– Прощаешься со своей пацанкой? – весело подмигнул он Кате. – Правильно, спички детям не игрушка. А машина-то твоя – все, насмерть?
– Нет, багажник, твари, изрешетили и окна выбиты, – вполголоса проговорил отец. – Твои мужики сказали, что починят.
Катя вопросительно посмотрела на отца, но тот вместе с тетей Диной уже забрасывал сумки в багажник. А у соседнего дома сидел красивый коричневый сеттер. Он держался гордо, спокойно, с чувством собственного достоинства. Вчера его бросили. Катя из окна наблюдала, как за кучерявой женщиной приехала ее дочь с мужем. Они бежали в Киев. Собирались нервно, суетливо, постоянно друг на друга прикрикивая. Сеттер сидел рядом и смотрел на них с явным осуждением. А когда хозяйка, потрепав его за морду, запрыгнула в машину и быстро уехала, сеттер в недоумении встал на четыре лапы и неподвижно простоял почти час. Он не верил, что можно вот так поступить.
– А кто собаку кормить будет? – спросила Катя.
– Не
