вдруг Вавочка.
«Наконец-то разрешилось!» — подумал Оверин и промолвил:
— Как же, видел, как ты с ней дружески беседовала! Что тебя привело в восторг!
— Все… Умная и вполне порядочная женщина. Немного скептик, правда, но это к ней идет.
— Откровенничала с тобой!
— Не очень… Но вообще мы с ней сошлись.
— Что-ж и отлично… По крайней мере, будет женское общество. А муж у нее молодой? — небрежно спросил Оверин.
— Вероятно, молодой.
— Отчего же вероятно?
— Она не пошла бы замуж за старика… Не такая она женщина!
— А уж ты ее узнала, эту женщину? — иронически протянул Оверин.
— Узнала — не узнала, но поняла… Она совсем не та, чем кажется по наружности… И совсем не кокетка, как я раньше думала… В ней рассудок на первом плане, и она не из тех барынь, которые легко увлекаются.
— С чем ее и поздравляю.
— Ты, кажется, что-то имеешь против нее… А между тем так оживленно с ней утром разговаривал… Не нравится она тебе разве?
— Нравится… С ней интересно поболтать, но приходить от нее в восторг, как ты, не имею ни малейшей охоты… Ты завтра у нее будешь?
— Непременно… Она звала кататься.
— И меня звала…
— Что-ж, поедем?
— Отчего не поехать… Поедем, Вавочка.
Коляска остановилась у роскошной гостиницы, и Оверин приказал показать ему лучшие номера.
Вечером они поехали кататься. Маленький городок оживился. На набережной были гуляющие. Проводники-татары, наглые, самодовольные, в своих расшитых куртках, гарцевали на лошадях. Дамы разглядывали их.
Объехавши город, они остановились у набережной против кондитерской, у веранды на берегу моря, и велели себе подать чаю. За отдельными столиками сидели мужчины и дамы. Вечер был превосходный и с бирюзового тихого моря тянуло прохладой.
Оверин думал о Сирене, вспоминая ее лицо, ее слова, ее жесты, и молча отхлебывал чай.
Через несколько минут к ним подсел старый моряк и стал рассказывать об Алупке. Решено было, что после завтра они отправятся вместе с Овериным и, после осмотра помещений, наймут подходящую квартиру или комнаты в пансионе, и тогда уже Оверин повезет Вавочку.
Вскоре подошел и Родзянский, и Оверин был очень рад, что не пришлось остаться наедине с Вавочкой.
Он начинал тяготиться ее обществом.
Спасибо словоохотливому и живому старику-моряку Ивану Васильевичу. Он большую часть вечера доставлял всем удовольствие своими рассказами и воспоминаниями.
Он с любовью вспоминал про прежний Севастополь, в котором пробыл всю осаду, вспоминал про черноморский флот и, конечно, покорил современных моряков, назвав их «цензовыми алтынниками», заботящимися лишь о карьере да о выгодных местах, вспоминал про Крым, когда еще татар не выгоняли, и Крым был полон садов, и с ненавистью говорил про те времена, когда в Крым стали наезжать из России разные прожигатели и прожигательницы, которые совсем изгадили Крым и развратили татар.
— Прежде татары южного берега были совсем другие. Честные, трудолюбивые, непьющие… отличные садоводы, а теперь… полюбуйтесь!.. Вот эти подлецы гарцуют! — указал он пальцем на разъезжающих проводников. Теперь каждый молодой татарин и вино, шельма, дует, и мечтает о лете, когда приедут барыни, и следовательно нажива… Разврат-с дошел до последней степени… Просто тошно глядеть… Многие проводники десятки тысяч зарабатывают… Все бабы пожилые их награждают… И сами татары с презрением смотрят на русских приезжих дам… Удивляются, отчего они так до татар падки. В прошлом году здесь одна кутящая барыня жила… Так просто позор один… При ней дочка и сын студент, а она по ночам с татарином на лодке, или верхом скачет… Генеральша вдобавок… А что делают купчихи… Во всю, можно сказать, гуляют… При всякой какой-нибудь Мемет, или Осман, или Мамут… Вместе на фотографиях снимаются. Спросите-ка какого-нибудь каналью Меметку: чем он занимается? Знаете, что он ответит?
— А что? — спросил улыбаясь Оверин.
— Зимой дрова урублю, а летом русским барынам ухаживай! Карош барын — татар любит… Многие изловчились даже по-французски. «Же ву зем» — так и чешет. Идет барыня одна, — так прямо-таки и предлагают без церемонии: «поедем, душинка, в горы». И как смотрит при этом?… А кто виноват?… Сами же барыни… Нечего сказать, хорошие примеры показывают.
Старик, отхлебнув чая, продолжал:
— Я вот двадцать лет как каждый год живу в Крыму с мая по октябрь… Люблю Крым, — ну, и, знаете ли, для здоровья Крым полезен… Так вся-то эта мерзость у меня на глазах прошла… Помню как повалила публика на южный берег, и какая пошла цивилизация!.. А если, господа, вы хотите видеть настоящих татар, поезжайте в Бахчисарай или в глухие татарские деревни, где нет еще русских туристов… По здешнему жулью не судите о татарах.
Иван Васильевич о себе не говорил. И только на вопрос Оверина: давно ли Иван Васильевич в отставке, он ответил, что вышел в отставку вскоре после войны с чином капитана первого ранга и с усиленною пенсией на правах раненого.
— Ногу немножко хватило… Долго ее залечивал… В Вене вылечили… А вернувшись в Россию, поселился я в Бериславле. Может, слышали про такой городок? Жить там дешево. Сижу в своей мурье один да книжки почитываю… Зима, смотришь, и прошла. А в мае — сюда.
— Вы, значит, не женаты и семьи нет у вас, Иван Васильевич? — спросила Вавочка.
— Семьи нет, а супруга есть, но только в безвестном отсутствии, Варвара Алексеевна.
Старик попробовал усмехнуться, но усмешка вышла не веселая.
Наступила минута неловкого молчания. Всем почему-то стало жаль одинокого старика.
— Глупость сделал, — наконец, заговорил Иван Васильевич, — на старости лет женился на молодой… Ну, и разумеется, что из этого могло выйти, кроме того, что вышло?… Ишь ночь-то какая!.. Теплынь и благодать.
Иван Васильевич хотел было уходить, но Оверин упросил его ехать ужинать в гостиницу.
Все вернулись вместе, и Оверин заказал изысканный ужин.
Разошлись во втором часу.
Сославшись на головную боль и усталость, Оверин тотчас же ушел в свой номер и, поспешно раздевшись, бросился в постель.
Но сон не шел. В голове его носился образ Сирены.
Он мечтал о ней, об этой умной, изящной женщине, и наконец заснул, полный радости, что завтра ее увидит.
Чудная, теплая, благоухающая ночь, — ночь, полная, какой-то ласкающей неги и чарующей прелести, быстро опустилась над Алупкой вслед за короткими сумерками.
Будто нехотя, лениво и медленно, по затемневшему, точно бархатистому небу поднимался полный, почти круглый и выпуклый диск луны среди ярко горевших звезд и томно мигающих звездочек, и все озарилось волшебным серебристым светом: и виднеющиеся башни дивного Воронцовского дворца, и зеленая гуща его громадного парка, и белая лента
