– Наш-то опять свою обедню служит, чтобы им всем перелопнуть.
В детской маленький Сережа, надев на голову дурацкий колпак, кричал во все горло:
– Господа присудные! Спереди паук!
Иногда жена, не выдержав пытки, распахивала дверь кабинета и кричала истерически:
– Господи! Разве вы не можете говорить вполголоса?! Ведь это же сплошное варварство вопить на весь дом, как повешенный!
– Я не могу вполголоса, я должен слышать себя как следует; только тогда я могу судить о своей речи, – плавно отвечал адвокат и, откашлявшись, с новой силой принимался за паука в юбке.
Так продолжалось пятнадцать лет. На шестнадцатом году он купил себе в рассрочку диктофон.
Принесли машину вечером, свинтили, показали. Адвокат ликовал. В этом приятном занятии помогали ему жена и брат жены – честная, светлая личность.
– Этакая прелесть! – восторгался адвокат. – Этакое удобство! Я прямо говорю свою речь, затем нажимаю кнопку и слушаю ее со всеми интонациями и красотой переливов моего голоса! Слушайте! Слушайте!
Он нажимал кнопку, и из рупора машины тихо хрипела продиктованная фраза.
«Господа присяжные! Господа судьи! Перед вами жертва притонодержательницы, этого паука в юбке».
– Удивительно! – ликовала светлая личность. – Интересно знать, что чувствовал Эдисон, когда изобретал эту штуковину?
– Дай, я что-нибудь спою, – предложила жена. – Интересно, как он пение передает.
Но муж остановил строго:
– Это деловой аппарат, а не для ерунды…
Вошла горничная Гаша с сонными, запухшими глазами:
– Я вам, барыня, не нужна? Так я спать пойду.
– Постойте, Гаша, постойте, – засуетился адвокат, – смотрите, какая штучка. Видали вы такую штучку?
Гаша сонно повела глазами.
– Нет, не видали.
– Еще бы! В деревне у вас такой нет!
– Нету в деревне, – не спорила Гаша.
– А что я вам сейчас покажу! Вот, слушайте!
Он нажал кнопку, и рупор закряхтел:
«…Госп…даа п…сяжные. Перед вами жертва кассира, этого паука в штанах».
– А что? Каково? Ха-ха!
Гаша тупо моргала.
– Подождите! – сказала светлая личность. – Нужно ей объяснить, в чем дело, а то она еще перепугается. Слушайте, Гаша! Вы, смотрите, не подумайте, что это нечистая сила, какой-нибудь черт или что-нибудь в этом роде. Черта, не к ночи будь сказано, совсем не существует; вы это знаете.
– Зачем же ты говоришь «не к ночи будь сказано», – остановила личность сестра.
– Ну, это я так, в духе народного языка. Ну-с, милая моя, итак, эта самая штуковина только с первого взгляда кажется хитрой, а на самом деле…
– Постой, ты не так, – перебил адвокат. – Нужно сначала объяснить внешний вид. Вот, Гаша, видите, – аппарат этот передвигается на колесиках, вот тут смазывается маслом, здесь щеточка для обтирания пыли…
– Погодите! – оборвала адвоката светлая личность. – Ведь ее поражает не то, что надо пыль вытирать, а самый новый принцип. Вот, слушайте, Гаша: случалось ли вам когда-нибудь исследовать внутреннее устройство фотографической камеры? При этом, наверное, внимание ваше привлекал объектив, играющий роль преломляющего хрусталика нашего зрительного органа. Так как…
– Нет, это слишком сложно, – остановил его адвокат. – Нужно просто и ясно. Видали ли вы, Гаша, когда-нибудь звезды? Поняли?
– Поняли, – вздохнула Гаша.
– Ну-с, итак, поднимая каждый вечер глаза к небу, вы на что натыкаетесь?
– Да я что, я не натыкаюсь…
– Как не натыкаетесь? А на звезды? Вы натыкаетесь взором на звезды первой величины, и так далее… Но не в этом дело. Дело в том, что многие из этих звезд уже давно погасли, но лучи их, преодолевая мировое пространство, – понимаете? – дохо…
– Понимаем! – безнадежно вздохнула Гаша.
– Доходят до нас…
– Подожди, подожди, дай мне досказать! – не вытерпела светлая личность. – У тебя нет навыка говорить с народом. Ну-с, Гаша, так вот штуковина эта самая вмещает в себя тот же принцип по отношению к нашему слуху, как фотографический аппарат по отношению к нашему глазу. Поняли?
– Поняли…
– Отлично! Теперь объясню действие аппарата наглядно. Главное дело в этой штуковине, конечно, мембрана. Поняли?
– Поняли! – шепнула Гаша и закрыла глаза.
– Ну-с, мембрана, это – очень простая штуковина. Главное то, что она колеблется. Поняли? Вибрация. Вот, например, если вы возьмете какую-нибудь пластинку и начнете на нее кричать разные слова, она, конечно, будет дрожать. Поняли? Ну-с, а если потом, под влиянием действия какой-нибудь энергии, я заставлю ее так же дрожать, то вы, разумеется, начнете произносить те же самые слова, что вы произносили раньше. Что и требовалось доказать! Поняли?
Личность ухарски вскинула голову и хлопнула себя по бокам.
– Ну, что за глупость! – удивилась жена адвоката. – Очень мне нужно повторять, что она там надрожит! Нет, ты совсем не так объясняешь.
– Ах, голубушка, ведь это же принцип!
– Подождите, – вмешался адвокат. – Дайте же мне хоть слово сказать! Слушайте, Гаша, когда вы наблюдаете колебание эфира…
– Ну, что ты за вздор говоришь! – рассердилась жена. – Есть ей время заниматься ерундой! Подожди, не мешай, я сама объясню. Слушайте, Гаша, совсем нет ничего удивительного. Просто электричество. Ведь, зажигаете же вы лампочки по десять раз в вечер, и не удивляетесь. Ну, значит, и тут нечего удивляться. А теперь можете идти.
* * *
Гаша раздевалась, всхлипывала и говорила кухарке:
– Ты, говорит, машину маслом мажь и на колесах катай и пыль с ей вытирай, не то, говорит, я тебе такие слова произнесу, что ты у меня задрожишь.
– По нынешним временам тоже и к мировому можно! – утешала кухарка.
– А брат ейный чертыхается. И за что? Что я в пятницу миску разбила, так они вона когда, на третий день, вспомнили да попрекнули! Ты, грят, ходишь да на все натыкаешься. Да лампочки зачем часто зажигаешь. Ходи, мол, впотьмах, да не натыкайся! Ироды! Да у тебя, говорит, фотография на уме! Тебе бы только по фотографиям лазать. И с чего это они?
– А сама дура виновата! Зачем у тебя солдат на стенке висит? Спрятала бы в комод, и комар нос не подточит!
– Да ведь кто же их знает!
– Надо знать! Раззява! Спи уж. Сном пройдет. Завтра, может, Бог даст, забудут.
Марья Павловна была женщина энергичная, носила зеленые галстуки и резала в глаза правду-матку. Она пришла к Мединой в одиннадцать часов утра, когда та была еще не причесана и не подмазана и потому должна была чувствовать себя слабой и беззащитной.
– Так-с! – сказала Марья Павловна, глядя приятельнице прямо в среднюю папильотку. – Все это очень мило. А не потрудишься ли ты объяснить мне, кто это вчера переводил тебя под ручку через улицу? А?
Медина подняла высоко неподмазанные брови, развела руками, повела глазами, – словом, сделала все, что было в ее скудных средствах, чтоб изобразить удивление.
– Меня? Вчера? Под ручку? Ничего не понимаю!
– Не понимаешь? Она не понимает! Вот вернется Иван Сергеевич из командировки – он тебе поймет!
Медина собралась было снова развести руками и повести глазами, да как-то ничего не вышло. Поэтому она решила обидеться.
– Нет, я серьезно не понимаю, Мари, о чем ты говоришь!
– Я говорю о том, что ты, пользуясь отсутствием мужа, бегаешь по улицам с дураком Фасольниковым. Да-с! Мало того, полтора часа у подъезда с ним разговаривала. Очень умно!
– Уверяю тебя, – залепетала Медина, – уверяю тебя, что я его совсем не заметила.
– Не заметила, что под руку гуляешь? Ну, это, мать моя, ври другим!
– Даю тебе честное слово! Я такая рассеянная!
– Другой раз смотри, что у тебя под локтем делается. Два часа у подъезда беседовала. Швейцар хихикает, извозчики хихикают, Анна Николаевна проезжала – все видела. Я, говорит, еще с поперечного переулка заметила, что Медина влюблена. Теперь ездит и трещит по всему городу.
Медина всплеснула руками:
– Я? Влюблена? Что за вздор!
– Ври другим, – деловито заметила Марья Павловна и закурила папироску. – Завтра на вечере он у тебя будет?
– Разумеется, нет. Впрочем, я пригласила его, – нельзя же было не пригласить. Так что, может быть, и будет. Ведь на именинах был, так почему же вдруг теперь… Разумеется, придет.
– Поздравляю! Это чтобы все гости за вашей спиной перемигивались? Чрезвычайно умно! Подожди, то ли еще будет! Вернется Иван Сергеевич, станет анонимные письма получать.
Медина притихла.
– Да что ты!
– И очень просто. Анна Николаевна первая напишет. «Откроет глаза».
– Как же мне быть?
– А уж это твое дело. Ты должна поступить, как тебе подсказывают долг и честь.
– А как они подсказывают?
– Ты должна написать своему Фасольникову, что, во-первых, ты – порядочная женщина, а, во-вторых, что он не должен больше у тебя бывать.
