переделывай.
Плюхнув последний ломтик в воду, Алина громыхнула кастрюлю на плиту, чиркнула спичкой и повернула вентиль. Голубой ореол лизнул дно кастрюли.
Ладно, сегодня она переборщила всë же. Маму расстроила. Но раздражение не пускало искать примирения. Зато тревожила идея.
Алина заглянула в зал и чуть было не выругалась. Опять тигр, словно мир сговорился против неë! Замерла, глядя в недовольную, злую морду на экране.
— Закон джунглей гласит, — мурчит с ленцой и самодовольством чëрная кошка.
— Каждый сам за себя — вот закон джунглей! — перебивает тигриный прихвостень.
Ева смотрит, как завороженная, тянет руку к экрану. Алина улыбается: смотри, моë солнышко, тут тигр правильный. Такой, какой должен быть.
Прав Табаки: каждый сам за себя. Так почему бы не попробовать переиграть всех тигров и их защитников разом?
— Помнишь, я тебе про золотодобычу рассказывала? — завязавшаяся инициатива жжëтся, словно только снятый со сковороды блин: откусить бы, да горячо. Успехом хочется делиться, и потому Алина набирает Диму в неурочный час. Присаживается на ступеньку и тут же вскакивает. — Я прошлась по вахтовым жëнам, поговорила. Будем писать обращение, такой ведь шанс для посëлка! А наши, представляешь? Тома всех стариков обошла: защитим тигров! Тигров, понимаешь?
— Подожди, Алин, подожди, — Дима чешет нахмуренную бровь. — Ведь рудник навредит экологии. У нас же охотхозяйство под боком, люди едут со всего света на дикую природу смотреть, фотографий тигров, оленей, медведей сколько. Это же… такая огромная часть региона! Жизни!
— И ты туда же! Да для людей надо делать, для людей! Охотхозяйство? Ничего мы с него не видим. Там ведь штат — несколько человек. Работы нет в поселке. Сам знаешь!
Экранный Дима молчит, смотрит жалостно так — в его лице проступают черты матери. Алина смаргивает, говорить трудно:
— Я просто хочу, чтобы муж был рядом. Чтобы Ева росла с отцом. Рядом. Понимаешь?
И нажимает отбой.
Котëнок. Тянется к воде. На лапах стоит твëрдо, но движения ещë неловкие.
Не учуяла сразу. Теперь — любопытно.
Заросли густые, скрывают хорошо.
Пахнет не-леснó. Чужим буйнотравьем, дымом, как все недозвери, и — мягким, нежным.
Крадусь.
— Мам, — Алина старательно прячет покрасневшие глаза. — Где Ева? Во дворе не видать…
Свекровь аккуратно втыкает иголку в ткань. Вышивка едва начата, светло-оранжевый краешек, но Алине кажется, что сюжет будет тот же — тигры.
— Она на речушку пошла играть.
— Ева!
Не рык. Не рев. Жалкое. Добычное.
На берег с той стороны потока выскакивает недозвéрица. Самка. И котëнок у воды — еë.
Спина наливается силой. Мне ленно. Мне сыто. Но нелепый котëнок так близко…
Недозвéрица видит котëнка, спешит к нему неловко, оступается — напрягаю лапы. Она замечает.
Не бежит. Не бросается к котëнку. Смотрит. Тúгрится.
И я смотрю.
Нелепая недозвéрица. Ни сильных лап. Ни когтей. Ни клыков. И всë же — ти́грится.
Чую в еë запахе, в еë взгляде:
— Мы с тобой…
Янтарные глаза, снизу подведенные чëрным. В лопатках играют мышцы. Подрагивает хвост.
Тигрица.
У воды — тигрице хватит и прыжка — Ева. Притихла. Только не кричи, родная. Не дëргайся.
Алина находит янтарные глаза.
Уходи… Ты же тоже, наверное, мать… Или будешь.
Уходи. Не смей даже. Брошусь. Ногтями, зубами, чем угодно.
А с губ срывается неожиданное, едва слышное:
— Мы с тобой… одной крови.
Тигрица моргает. Напряжение в еë спине ослабевает. Она делает шаг назад. В зарослях мелькает полосатый бок. И — тигрица прыгает в чащу, выгибаясь в дугу.
Алина смотрит в лес. Ждëт. Секунду, две, может, три — ушла, она ушла — и кидается к дочери.
— Ева?
Руки, ноги, плечи — цела. Алина целует дочь в макушку, прижимает к себе, отпустить страшно. Жива.
— Мама! Я тигру видела, там. А ты? — Алина всхлипывает. — Мама, ты плачешь? Это потому что тигра красивая?
— Конечно, родная. Тигра очень красивая.
