Но очень смышлёный и шустрый. Из одежды на нём только рубаха и штаны. Рваные ботинки мамка собирается починить и приберечь для школы. А сейчас обувь не особенно и нужна. По горячей пыли на улице приятней и быстрее бегать босиком.
Вовка жил с матерью в маленьком бревенчатом доме в небольшом городке в Саратовской области на левом низком берегу Волги. А за высоким противоположным правым берегом, всего в паре сотен километров от его дома гремели жестокие сражения с немецкими фашистами. Их эхо изредка докатывалось до них подобно раскатам далёкого грома.
Часто доводилось ему с ребятами наблюдать воздушные бои над Волгой. Тогда они бросали все свои занятия и взволнованно и завороженно смотрели в небо, всей своей детской душой переживая за своих. Всякое бывало: сбивали и наших. Но если случалось падать "фрицу", оставляя за собой чёрный дымный шлейф, то мальчишки, толкаясь и роняя друг друга, бросались бегом, а кто-то на велосипеде, в ту сторону за город, где в степи должен был упасть немецкий самолёт. Они могли бы пробежать даже марафонскую дистанцию, только бы успеть первыми, до приезда наших военных. Пилота в кабине почти всегда не было. Но и без этого им было там чем поживиться. Ребята постарше старались добраться до ящика с аварийным комплектом. В нём были кофе, галеты и шоколад.
Всё это ценилось на вес золота. В ход шли даже гайки из нержавейки. А мелюзга старалась кто молотком, а кто камнем, разбить фонарь пилотской кабины. Он был сделан из плексигласа — пластикового стекла, каждый обломок которого ценился так высоко, что его можно было выменивать на всё что угодно, словно это самая надёжная конвертируемая валюта. Из этого материала делали наборные ручки для ножей. Каждый пацан мечтал иметь такую финку. На самом деле такой нож напоминал скорее кортик, но все упорно называли их финками. Все мечтали о таком. И Вовка мечтал. Но был такой только у Серого.
Вот и сейчас. Неожиданно появился в небе фоккер. Пролетел, похоже, на разведку. Навстречу ему выскочил наш на "Яшке". Завели карусель. Ребята впились глазами в небо. Когда появились ещё два наших, фашист поспешно ретировался.
Все снова лениво развалились на песчаном берегу реки. И только Серёга — Серый — сидел неподалёку на лавочке и упражнялся со своим любимым ножом. Положив левую руку с растопыренными пальцами на дощатую поверхность стола, он быстрыми движениями правой руки втыкал нож в доски, каждый раз ударяя остриём между новой парой пальцев. В этом он видел и сноровку, и особую пацанскую доблесть, ведь стоит промахнуться на один миллиметр и твой палец будет проткнут насквозь. Рука работает со скоростью швейной машинки и удары такие сильные, что каждый раз остриё клинка входит в дерево на целый сантиметр.
У ребят был свой собственный язык. Неважно, что он напоминал птичье щебетанье. Главное — взрослые его не понимали. А был он, в сущности, прост и примитивен. После каждого слога, заканчивающегося на гласный, надо добавить ещё один слог, состоящий из точно такого же гласного и "прилепленной" к нему буквы "с". Например, если ты хочешь спросить: "как дела?", ты произносишь: "ка-сак де-се-ла-са?". Часа тренировки достаточно, чтобы ты понимал все сказанное без напряжения. Вот и сейчас Юрка изрёк:
— Нусу чтосо, паса-шлиси куса-паса? — особым шиком считалось часто употребляемые слова для краткости обрезать. Ведь и так кому надо — поймут. В данном случае шестилетний Вовкин друг позвал всех купаться и сократил последнее слово фразы до одного слога. Вовка ответил в том же духе:
— Паса… — что означало урезанное "пошли".
Солнце клонилось к закату над высоким правым берегом Волги. У Серёги не было часов, но он безошибочным чутьём угадывал когда время приближается к семи вечера. Он вставал и быстро удалялся. В это время закрывается магазин на одной из окраин города и Серый делал очередную попытку проводить двадцатилетнюю продавщицу Зину до дома.
Серый. Ему четырнадцать лет. Это мало по сравнению с Зиной. Но очень много по сравнению с Вовкой и Юркой. Он сухощавый, стройный. Ловкий, сильный, с властным и жёстким характером. Непререкаемый авторитет для всех пацанов. Даже для тех, кто постарше его. И для тех, кто на голову выше и внешне мощнее. Он вожак. Его боятся и уважают. Столько девчонок вокруг — всех возрастов. А он зачем-то выбрал Зинку-продавщицу, которая смотрит на него почти презрительно и в грош не ставит.
Первым на дощатый пирс направился Вовка. Прибежал нагишом, сняв штаны и рубаху, сшитые мамкой из старой взрослой одежды. Трусов у него не было. Да они и нужны ему были сейчас не больше, чем ботинки летом. А купались голыми часто все ребята и девчата, даже те, что постарше него.
Но сегодня Серый был явно не в духе. Вразвалочку он прошёлся по скрипучим доскам и когда Вовка приготовился нырнуть "щучкой" он произнёс:
— Давай, голожопый, покажи всем свои горошины!
И он со всей силы ударил ногой по худосочным Вовкиным ягодицам. Мальчишка полетел в воду. Упал неловко, неказисто. Когда он вынырнул, то увидел, что многие мальчишки громко хохочут, показывая на него пальцем. Каждому из них хотелось угодить Серому, чтобы самому не оказаться следующим объектом его "внимания". Да и Вовка постарался улыбнуться. Не принято было в их среде выглядеть размазнёй. Но вместо улыбки на его лице отобразилась только кислая гримаса перебарываемой боли. Ребята часто получали от своего вожака затрещины и оплеухи за нерасторопность в выполнении его поручений. Они бывали звонкими и даже обидными. Но никогда не были очень болезненными. Вовка не мог понять, чем же он так провинился сейчас. Но в этом пинке было столько злобы и раздражения, что никто больше не рисковал купаться голым. На всякий случай. Потянулись остальные. Кто в трусах, а кто и вовсе в штанах и в рубахе. Только Юрка, шестилетний друг Вовки, не просто разделся донага, а демонстративно обошёл вокруг Сергея, прошёл мимо сидящих на мостках, свесивши в воду ноги ребят и, окинув их неодобрительным взглядом, поплыл. Потом так же поступила и Валька — десятилетняя рыженькая девочка. Худая и костлявая как и все мальчишки. Без малейших признаков подростковой плавности линий. Часто и более старшие девочки купались с ребятами запросто вот так. И ни у кого не возникало при этом дурных мыслей.
Почему? Может в то время люди были менее "испорченными"? Хотя, — при чём тут испорченность? Тогда не было интернета. Не было глянцевых мужских журналов. Никто не знал слов "секс"
