из Романовых? Так вот оно что, ты дочь царя, тебя зовут Анастасия, у вас отобрали золото-бриллианты, вот ты и недовольна. Эй, народ, у неё отобрали золото-бриллианты, вот она и возникает. Нет, ну там было не только хорошее, но не надо путать всё подряд, не надо грести всё в одну кучу, надо отделять зерно от плевел, курица не птица, Ленин не Сталин, Сталин не Троцкий, тоже мне, всё под одну гребёнку, ну давай, вали всё в одну кучу, давай, давай.
Прокурор повторяет свой вопрос. Проблема в том, что когда на меня накатывает ярость и надо действовать – это самое оно, а вот если приходится толкать речь – это просто ужас. Пока я не успокоюсь, издаю одно сплошное трололо. Злобный йодль. Сосредотачиваюсь на своём дыхании. В театральном вузе у меня был препод по йоге, которого звали Гауранг. Вообще-то, его звали Жан-Люк, но представлялся он всем Гаурангом. Так вот, Гауранг на занятиях по йоге всегда нам говорил: Почувствуйте, как прохладный воздух проникает в ваши ноздри, а тёплый из них выходит. Я смотрю на прокурора, думаю о Гауранге, но прохладного воздуха не чувствую.
Открываю рот, начинаю издавать звуки. Говорю – СССР, говорю – скрывать имя, говорю – еврейка. Я не слышу, что говорю, но слышу свой голос. На октаву ниже обычного. Когда я замолкаю, наступает тишина, но не такая, как в американских фильмах, когда на последнем ряду переполненного зала кто-то один медленно встаёт и начинает аплодировать, а за ним поднимается весь зал. Совсем не такая. После короткой паузы прокурор наклоняется к судье и говорит: А интересно она рассказала, хорошо, что мы её вызвали. И затем: Теперь вы это всё напишите на бланке. А вы, мэтр, приложите к делу. Мой адвокат предлагает вынести решение сразу. Не растягивать ещё на год, не устраивать новое слушание, не переносить на потом. Но нет. Прокурор хочет по-своему. Прокурор хочет документ.
Выходим. Адвокат на меня смотрит, пытается разрядить обстановку, говорит: Я понимаю, вам это кажется каким-то цирком. Если бы вы меняли имя Бланш на Женевьев, таких вопросов конечно бы не возникло, но что поделать, над этим лучше посмеяться. Смеяться мне не хочется. Только не воспринимайте это всё в штыки, говорит адвокат. А я уже. А вы не воспринимайте. А я уже, – говорю. Всё с вами ясно. Значит, как только вернётесь домой, отправляете мне обоснование для прокурора. По форме № 11527*03.
Иду к метро, думаю: главное – себя не накручивать. Сажусь на пятую ветку. От Бобиньи до Оберкампфа начинаю себя накручивать. От Оберкампфа до Круа-де-Шаво накручиваю себя по полной программе. В моих ли интересах носить моё имя? В моих ли это интересах? Сучара. Сова очкастая. Ей нужна речь Мальро в Пантеоне? Речь Де Голля от восемнадцатого июня? Как американские танки въезжают в Освенцим? Что? Закон Годвина? Вообще плевать. Ей нужно в Бобиньи письмо от Жана Мулена? Сейчас я тебе такое накатаю. Тварюга. Так. Чего-то я разошлась. Надо угомониться.
Прихожу домой. Распечатываю форму. Пишу обоснование.
Госпожа Прокурор,
Я родилась в Советском Союзе, в городе Москве. Мои родители назвали меня Полиной. Так звали мою бабушку, мать моего отца. Она была еврейкой. Её семья бежала от погромов в Украине и Литве. Когда бабушка появилась на свет, её родители дали ей имя Песах. Что означает «переход». В этот день празднуют Исход.
Когда родился мой отец, бабушка сменила имя. Она его русифицировала. Чтобы защитить своих детей. Чтобы не портить им жизнь. Чтобы в несвободной стране им жилось чуть более свободно. В свидетельстве о рождении моего отца Песах превратилась в Полину.
В 1993 году мои родители эмигрировали во Францию вместе со мной и моей сестрой. Когда я получила французское гражданство, отец франсифицировал моё имя. Он тоже хотел защитить. Защитить свою дочь так же, как его защитила мать.
Я же хочу носить то имя, которое получила при рождении. Не скрывать, не маскировать, не изменять его. И не бояться. Я хочу сделать во Франции то, что моя бабушка не смогла сделать в Советском Союзе.
У меня нет детей, но надеюсь, что когда-нибудь будут. Я хочу, чтобы в их свидетельстве о рождении, в строке «имя матери», было написано «Полина».
Знать, что твоя мать могла свободно носить своё имя – это наследие. Я хочу передать наследие свободы, а не наследие страха.
Я хочу верить, что во Франции я могу свободно носить своё имя.
Я хочу пойти на этот риск.
Меня зовут Полина.
* * *
Январь 1990 года. В Москве открылся первый Макдональдс в СССР. Тридцать тысяч человек. Очередь в полтора километра. В ней топчусь и я, с родителями и сестрой. Холодно, но оно того стоит. Переминаемся с ноги на ногу ради западных бутербродов в индивидуальных упаковках. Когда содержимое съедено, упаковку никто не выбрасывает. Её надо вымыть, высушить и сохранить. Это доказательство. Мама заказывает отдельную картошку фри для дедушки, только для него. Бабушка на этот счёт выразилась предельно ясно. Этого добра ей не надо. Если кто-то хочет картошки, она может приготовить её сама. Не хватало ещё к американцам за картошкой ходить. Свой протест бабушка начала выражать ещё накануне вечером и сразу любимым методом – объявила бойкот. Когда мы уходили, она сидела в прихожей на ящике с обувью и пристально смотрела на входную дверь. Молчаливый протест должен уметь привлечь к себе внимание.
По возвращении в нашу двухкомнатную коммуналку на Ленинском проспекте кулёк с картошкой фри остыл, а бабушки на ящике с обувью уже нет. Они с дедушкой живут в комнате с балконом. А мы с родителями и сестрой в той, что с окнами на юг. Мама посылает сестру сказать, что мы пришли. Конечно, с того конца коридора нас и так услышали, но сообщить – это почти что пригласить. Холодный кулёк всех собирает на кухне. Он сказал, что попробует! – шепчет сестра. Все садятся за стол в ожидании приговора.
Не торопясь, дедушка приподнимает с жёлто-бежевой кучки вялую палочку и, слегка повернувшись в сторону окна, рассматривает её на свет. На фаланге безымянного пальца его правой руки фиолетовый шарик из кожи, покрывающей застрявший осколок, контрастирует с бледной палочкой. Двумя толчками он засовывает палочку в рот и медленно жуёт, отрывисто выпуская воздух из ноздрей. Вкусовой разведчик. Его челюсти замедляются, и вот унылая палочка, разгромленная движениями вставных зубов отечественного производства, уже тает во рту. Напоследок язык проскальзывает по акриловым клыкам и всё, финальный глоток. Ну как? – спрашивает сестра. Как холодная картошка, – отвечает дедушка. В наступившей тишине бабушка опирается на стол своей здоровой рукой, встаёт
