и выходит. Её неподвижная левая нога тихо шаркает по линолеуму. Из глубины коридора доносятся удаляющиеся шаги синкопированной походки.
* * *
19 августа 1991 года. Дедушка ведёт меня гулять по нашему неизменному маршруту. Проходим мимо соседнего дома, переходим дорогу, оказываемся у цирка – там, где служебный вход. Летом дверь туда всегда открыта, в проёме виднеется силуэт вахтёра. Перед входом, друг против друга, стоят две деревянные скамьи. Если повезёт, на них можно застать клоуна в костюме или акробата – на перекуре. Один раз мы даже видели мужчину с шимпанзе. Если на скамье кто-то сидит, но на нём нет костюма, мы с дедушкой придумываем ему должность. Если он тут сидит, значит, он работает в цирке. Это – артист, – произносит дедушка так, как будто объявляет автора песни, и слово долго ещё звучит у меня в голове. Но сегодня дверь закрыта и на скамьях никого нет.
Мы идём дальше, мимо памятника со стулом, на котором сидит Джавахарлал Неру. У него мы не останавливаемся: лазать по нему нельзя. Каждый раз, когда мы проходим мимо, дедушка рассказывает, как он на этом месте встретил Галину Польских. В тот самый раз, когда вёл мою сестру в цирк. Галина Польских посмотрела на дедушку и ему улыбнулась. А он ей не улыбнулся, потому что не узнал. Нет, ты представляешь? Галину Польских! Затем они прошли пару шагов, дедушка посмотрел на мою сестру и сказал: Да ведь это Галина Польских! Тут они обернулись, Галина Польских тоже обернулась и снова им улыбнулась, и уж в этот раз дедушка улыбнулся в ответ. На этом этапе рассказа дедушка облегченно вздыхает и ещё пару раз повторяет: А я-то её и не узнал!
Мы огибаем цирк и доходим до театра Сац. Это детский музыкальный театр. Здесь я смотрела Жар-птицу, Белоснежку, Волка и семерых козлят. Мне показалось странным, что коза-мать не видит козлят, которые зовут её на помощь. Одна девочка в первом ряду даже показывала на них пальцем.
Здесь тоже есть служебный вход, где курят актёры в костюмах, но близко к ним мне подходить нельзя. Один раз мама услышала, как они ругаются. «Как извозчики». Я требовала подробностей, но оказалось, что всё было настолько ужасно, что мамины уши завяли и свернулись в трубочку. Поэтому подробностей она не расслышала и пример привести не может. Если выдаётся счастливый случай, мы издалека рассматриваем принцев, зайчиков и мухоморов, которые дымят у служебного входа. Но сегодня и здесь никого нет.
Перед театром – большая зелёная территория со скульптурами и фонтанами, которые никто никогда не видел работающими. Самая красивая скульптура – Женщина с дельфином. Дедушка устраивается на её мраморный бортик и отпускает меня гулять. Периметр моей свободы определяется простым способом: можно туда, где меня видно. Площадка ровная и пустая, места для игры достаточно. По негласному договору я держусь подальше от широкой проезжей части, что тянется вдоль территории театра. Покорив все доступные вершины Женщины с дельфином, я удаляюсь в сторону газона, за которым пролегает проспект. На полпути я слышу, как дедушка зовёт меня – голосом, который я слышу впервые. Я останавливаюсь. Слышу, как он зовёт вновь. Я оборачиваюсь. И вижу то, чего не видела никогда: бегущего дедушку. Мама всегда мне говорила Дедушка пожилой – Дедушка не может бегать – Дедушке нельзя тебя поднимать. Это из-за какого-то шарика, который может вывалиться из его живота. Что за шарик – мне непонятно, но совершенно ясно, что вываливаться ему никак нельзя. Из этого я сделала вывод, что для дедушки эти действия невозможны. Так же невозможны, как существование зеркала Королевы в Белоснежке или пера Жар-Птицы. Но в этот день дедушка совершает сразу два невозможных действия. Он бежит ко мне по газону, хватает меня, прижимает к своему плечу и стремительно мчится в сторону дома. За нашей спиной, по дороге, друг за другом катятся огромные коробки цвета хаки, в которые вставлен гигантский калейдоскоп. Я смотрю, как они удаляются. И думаю о том, что из дедушки сейчас вываливается шарик.
Дома чудеса продолжаются, едва мы переступили порог. Шарик не вывалился. O нём вообще никто не вспоминает. Дедушка говорит: На улице танки. И все за ним повторяют танки, танки, танки. Никто не отправляет меня мыть руки. Обычно мама первым делом указывает пальцем на ванную комнату, затем дедушка спрашивает у меня, помыла ли я руки, затем бабушка спрашивает у дедушки, помыла ли я их с мылом. Но сегодня никто ни о чём не спрашивает. Там едут танки, – повторяет дедушка.
Тут появляется папа, у него в руках привезённые с дачи стулья. Он входит и говорит: Похоже, они там репетируют парад. При виде папы бабушка замолкает, лицо её каменеет и она отправляется в свою комнату. Расчёт неудачный: все следуют за ней. В комнате дедушки с бабушкой стоит единственный телевизор. Взрослые включают экран и закрывают дверь изнутри. Я одна остаюсь в коридоре.
Из телевизора пропали мультики, никаких больше Спокойной ночи, малыши. С утра до вечера и по всем каналам – танцуют люди. Я хотела бы, чтобы Малыши вернулись, а люди ушли танцевать где-нибудь ещё. Это не люди, а Лебединое озеро, говорит мама. Лебединая песня, поправляет папа. Эту то ли песню, то ли озеро крутят с утра до вечера. Звук мы выключаем, а телевизор нет. На всякий случай. Время от времени танец обрывается, и вместо него появляются те самые коробки цвета хаки с калейдоскопами – как у театра – и вскарабкивающиеся на них люди. Это кажется лучше даже Женщины с дельфином. В такие моменты папа прибавляет звук, а мама выгоняет меня из комнаты.
Однажды утром коробки цвета хаки и лебеди исчезают. Вечером возвращаются Малыши. Бабушка с тихой яростью шаркает от комнаты до кухни. Это всё Лебедь! Паразит! Предатель… Увидев меня, она замолкает. А я хотела бы, чтобы она продолжала. Я хочу знать, о каком лебеде идёт речь и какую роль он сыграл в этом озере.
* * *
Зима. Вокруг комнаты бабушки с дедушкой идёт какая-то суета. Папа замеряет мебель и двери лентой для шитья. Мама перешёптывается с моей сестрой в коридоре. Если я приближаюсь, они замолкают. Когда они не перешёптываются, то сидят в комнате дедушки с бабушкой и запираются изнутри. Стеклянная дверь зашторена плотной коричневой тканью, той же, из которой сшиты покрывала для кресел. Шторы висят с внутренней стороны, и в их загораживающей функции – ни одного пробела. Я прикладываю ухо к стеклу, слышу какую-то возню: открываются и закрываются ящики, доносится скрип дверцы
