Она ничего не отвечала, наблюдая кривую линию, которую оставлял на песке дорожки ее волочившийся по земле зонтик. Звуки доносившейся музыки замирали. Впереди аллея делалась светлее. Узорчатые тени прихотливо бродили под деревьями, обрисовывая силуэты сучьев и скученной листвы. Отдельные солнечные пятна, пронизывавшие листву, точно приковывали эти тени к земле золотыми гвоздями. Он взял ее за руку; она повиновалась и шла попрежнему молча.
— Не правда ли, какой сегодня отличный вечер? — шопотом проговорил он, чувствуя, что у него пересохло в горле.
— Да…
Он тихо засмеялся, а она взглянула на него потемневшими, счастливыми глазами. Глупая и банальная фраза говорила им о другом, что понимается и чувствуется без слов. Звуки музыки едва доносились. Аллея кончилась, и нужно было возвращаться. Зачем такие счастливые аллеи всегда слишком коротки и не продолжаются до бесконечности, как это делают в гимназических учебниках все параллельные линии! На повороте Анна Ивановна вдруг выдернула свою руку из руки Сажина и сделала торопливое движение. Из боковой аллеи к ним навстречу шли. под ручку Пружинкин и Ханов. Последний был сильно пьян и выделывал ногами вензеля.
— Владимир Аркадьич… вы этак маленечко попрямее держите свою личность… — уговаривал Пружинкин, заметив подходившего Сажина и Анну Ивановну. — Нехорошо-с, Владимир Аркадьич! Ей-богу-с! Только конфузите Софью Сергеевну!
— Я… что-о такое-е?.. — мычал Ханов, не узнавая проходившего Сажина. — Да… я… э… э… кто это прошел? Она в брачном оперении?
— Пойдемте, сударь… — напрасно тащил Пружинкин пьяного старика.
Но с Хановым трудно было сладить. Он остановил Сажина. протер глаза и улыбнулся.
— Удивительный Павел Васильевич… — бормотал он, сильно накрениваясь набок. — Э… э… вон оно куда пошло!.. Не-е-т… позвольте-с!.. Я к вам, м-л-ст-вый с-дарь, секундантов…
— Пожалуйста, оставьте! — сухо ответил Сажин, отталкивая пьяницу. — Вы забываетесь!
— Я? Слышишь, Пружинкин? Забываетесь!
— Ради Христа, пойдемте своей дорогой! — уговаривал его Пружинкин.
Но Ханов стоял на одном месте, провожая глазами догонявшего Анну Ивановну Сажина, и своим хриплым голосом пел:
Мой совет, до обрученья,
Две-е-ерь не отво-о-ряй!..
Ха-ха-ха!..
Сажин был взбешен и жалел, что не дал пощечины этому старому мерзавцу, который испортил своим появлением всю поэзию чудного вечера. Анна Ивановна шла молча, с опущенными глазами. Музыка больше не играла, и с каждым шагом вперед все увеличивался приливавший шум гуляющей толпы. В вершине старой березы каркнула ворона. Анне Ивановне вдруг сделалось страшно, как это иногда случается в детстве — безотчетно страшно. Ей захотелось вернуться, чтобы уйти от всех. Он угадал ее мысль, но, не желая компрометировать девушку, твердой походкой направился вперед, к центральной площадке, над которой, как крылья подстреленной птицы, неподвижно висели полинялые пестрые флаги и публика сбилась кучками за отдельными столиками.
— Когда мы увидимся, Анна Ивановна? — спросил Сажин, делая усилие над собой.
— Когда хотите. Впрочем, я не знаю, что говорю… — тихо ответила девушка и пошла навстречу показавшейся впереди Прасковье Львовне.
Докторша сделала вид, что не замечает Сажина, который неловко постарался уйти в толпу, где опять наткнулся на Ханова, который, к счастью, не узнал его. Зато навязался Вертепов, который непременно хотел затащить Сажина на эстраду Софьи Сергеевны.
— Представь себе, она меня прогнала! — жаловался он со своей обычной развязностью. — Так-таки прямо и прогнала, да еще прибавила, что вообще ненавидит меня. Решительно, не пон-ни-маю!
На эстраду к генеральше Сажин не пошел: там сидел губернатор. При выходе из сада он встретился с Куткевичем и Белошеевым, которые о чем-то оживленно спорили. Сажин сделал вид, что не замечает их, и прошел мимо. Он был доволен, что так счастливо выбрался из сада и мог остаться совершенно один. Какое это счастье быть одному, когда никто не мешает ни одной вашей мысли. Быстрые летние сумерки окутывали город темным покровом. В домах зажигались огни. На тротуарах попадались таинственные парочки, искавшие уединения. От городского сада, выходившего на Наземку, Сажину нужно было сначала пройти по шоссированной набережной, а потом повернуть в Консисторскую. Он шел бодрой, веселой походкой, помахивая палкой. На повороте с набережной его обогнал злобинский экипаж — он узнал и лошадь, и кучера, и Анну Ивановну, которую провожала Прасковья Львовна. Сажин остановился, проводил глазами экипаж и почувствовал себя необыкновенно хорошо. Не вернуться ли ему опять в сад? Нет, там опять начнут приставать к нему… Сажин пошел прямо домой и очень был доволен, что у Василисы Ивановны еще горел огонь. Он прошел прямо к ней и попросил чаю.
— Можно и чаю… — ответила старушка и пытливо посмотрела на неожиданного гостя.
— Вы что это, Василиса Ивановна, все дома сидите? — спрашивал Сажин, когда отхлебывал из стакана горячий душистый чай.
— А… так. Куда мне ходить-то?
Старушка печально вздохнула. Сажин посидел с ней, старался рассказать что-то смешное, а потом ушел к себе наверх. Как это тяжело, когда человеку даже итти некуда и никому до него нет дела… ведь это живая смерть!.. И сколько таких людей дотягивает свой век по печальной необходимости, а он, Сажин, еще так полон жизни, и будущее для него открыто. Да, он будет счастлив, как никто другой, и счастлив уже теперь, потому что вот сейчас чувствует в себе биение этого необъятного чувства, которое творит чудеса.
Увлеченный внутренним радостным настроением, Сажин даже попробовал что-то запеть, но потом сам засмеялся от фальшивой рулады: у него был хороший, свежий голос и полное отсутствие музыкального слуха.
В кабинете на столе лежал знакомый серый конверт с тонким почерком Софьи Сергеевны. Сажин поморщился и, разорвав непрочитанное письмо на четыре части, бросил его в корзину. Ему припомнилась встреча в саду с пьяным Хановым, потом широкая губернаторская спина, наклоненная к Софье Сергеевне.
— Как все это, однако, глупо! — вслух проговорил Сажин, проводя рукой по лбу, точно он хотел стереть какие-то тяжелые воспоминания.
Ни читать, ни писать он сегодня не мог и поэтому бродил по пустым комнатам, рассматривая обстановку, точно он вернулся в свою квартиру из какого-то очень далекого путешествия. Да, было порядочно-таки пусто, и везде такой беспорядок. Из его кабинета окно выходило в сад, который срастался со злобинским садом. Сажин распахнул раму и, заложив руки за спину, долго смотрел туда, где, как светляки в траве, теплились два пятна — это горел огонь в комнате Анны Ивановны. Что-то она теперь делает? Сцена в саду встала перед ним живьем: она его тоже любит и, может быть, думает сейчас о нем. О, милая, милая девушка! Стоит жить для одной тебя!.. Да, жить серьезно, работать, приносить пользу другим и так дойти рука об руку до могилы. Ему припомнились первые встречи с Анной Ивановной у генеральши, потом в земском собрании, в школе, опять у генеральши… Да… он полюбил ее с первого раза и только не мог дать себе отчета в собственном чувстве. А она? Неужели и она переживает то же, что чувствует сейчас он? Какая отличная ночь, и как тяжело сидеть теперь одной Василисе Ивановне, которой даже итти некуда!
Эти любовные грезы и воспоминания омрачались какой-то тайной мыслью, и Сажин опять проводил рукой по лбу, широко, всей грудью вбирая свежий ночной воздух.
— Да… бывает очень скверная «маленькая правда»… — думал он, заглядывая в стоявшую под столом корзину с бумагами, где валялось разорванное письмо генеральши.
Отношения между Анной Ивановной и генеральшей вдруг изменились как-то без всякой видимой причины, что неприятно поразило девушку. Софья Сергеевна видимо тяготилась ее присутствием в своем салоне, а к Марфе Петровне совсем не заглядывала уже целый месяц.
— Что я такое сделала? — спрашивала девушка Прасковью Львовну.
— Э, глупости! — уклончиво отвечала докторша и начинала бранить Сажина.
Выходило самое фальшивое положение, и Анна Ивановна провела конец лета у себя дома. Она была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на все, что делалось кругом. Сажин бывал в злобинском доме почти каждый день. Марфа Петровна встречала его радушно, но как-то странно: она точно сердилась на него. Но он медлил предложением просто потому, что слишком был уверен в успехе… Да и к чему эти глупые формальности, когда они не говорили друг другу о своей любви — им было слишком хорошо без слов. Читать вместе, бродить по аллеям запущенного злобинского сада и мечтать о будущем — что могло быть лучше? Она сама опиралась на его руку и прижималась головой к его плечу. Такой славный был этот злобинский сад, особенно по углам, где зелеными шатрами раскинулись черемухи и рябины. Песок на дорожках давно пророс зеленой травой, неподрезанные акации хватали своими мягкими ветвями прямо за лицо; пахло левкоями и резедой. По вечерам Марфа Петровна любила напиться чайку на садовой террасе, обмахиваясь платочком.
