- Умею. А что с ним, доктор? Серьезно?
- Серьезно. Не разговаривайте, я вам сказал.
Он нагнулся и принялся очищать залитую кровью кожу, обтирая ее скрипящими комками белоснежной ваты, снимая запекшуюся, уже бурую, корку. Безайс считал как машина, вкладывая в это все силы и едва удерживая дрожь в пальцах. Сбоку искоса он видел кровь, обнаженное мясо, и ему стало страшно. Тогда он решительно, одним усилием повернул голову. Он увидел большую, с рваными краями рану, выходившую на внутренней стороне ноги. Прорвав кожу, показался небольшой, в полтора сантиметра, осколок кости бледно-розового матового цвета с алыми прожилками. Сквозь запекшуюся кору проступала наружу крутыми завитками свежая кровь. Пальцы ноги были неестественно белы и неподвижны.
Безайса охватило чувство мгновенной дурноты и слабости, за которое он тотчас возненавидел себя. Закрыв глаза, он стоял, чувствуя, что не может смотреть на это. Вид раны вызывал в нем мысль о мясной лавке, в которой лежат на потемневших столах липкие куски говядины. Но какая-то внутренняя сила заставила его открыть глаза и смотреть, подавляя ужас, как доктор захватывает щипцами края кожи и выравнивает порванные мускулы.
Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой слабо поблескивало золото переплетов. На спиртовке клокотала вода, пар таял под абажуром, покрывая стекло влажным бисером.
- Сколько? - спросил вдруг доктор.
Безайс не сразу понял, что это относится к нему.
- Триста семьдесят один.
- Что-о? Сколько?
Безайс повторил.
- Нельзя же быть таким бестолковым, - сказал доктор, дергая щекой. Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли?
Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы двигались с непонятной быстротой. Илья Семенович работал, как автомат, движение направо, движение налево, - не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки. Илья Семенович однообразно двигал руками, и все это - холодный стол, тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами Безайса, - рождало острую тоску.
- Сколько? - спросил доктор.
Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стекол доктор взглянул на него с тихой ненавистью. Он ушел в работу с головой, и каждый промах Безайса принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке.
- На часы надо смотреть, а не на меня, - что вы пялите глаза? - сказал доктор. - Говорите вслух каждую минуту, - сколько. Ну!
Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять вошла горничная. По комнате пополз запах - сладковатый, крепкий, оставляющий на языке какой-то привкус.
- Семьдесят два, - сказал Безайс.
Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, - и уж если приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто.
- Семьдесят три, - сказал он.
Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильей Семеновичем Матвеева на диван, слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и машинально улыбался. Илья Семенович вымыл руки, оделся и ушел в столовую пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял, вспоминая, что надо делать, - надо было одеть Матвеева. Опустившись на колени, он начал застегивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой около умывальника.
- Однако вы ловко все это сделали, - сказал Безайс, чувствуя необходимость сказать ему что-нибудь приятное.
Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем.
- Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем еще мальчик. Сколько ему лет?
- Н-не знаю... Двадцать - двадцать один.
- Хм... Странно - не знать, сколько лет брату.
- Я забыл, - сказал Безайс, подумав.
Пуговицы никак не застегивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой. Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждет Варя. Он совсем забыл о ней, как забыл обо всем другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми?
- Доктор!
Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор стоял около телефона, держа трубку в руке.
- Куда вы хотите звонить?
- В больницу.
- Зачем?
- Чтобы приехали за ним.
- Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой.
- Почему?
- Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте трубку!
- А если не повешу?
- А если... Повесьте трубку!
- Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход.
- Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу.
Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы.
- Так-с, - сказал он неопределенно, выпячивая щетинистые губы.
Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и ботинок.
- Смотрите, - услышал он, - на вас опять могут... - доктор помедлил, хулиганы напасть.
- Не нападут.
Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо.
Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щелкать пальцами, сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за спиной.
- Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня.
И, понизив голос, сказал:
- Вы большевик. И он - тоже большевик.
Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперед левое плечо, он твердо уперся ногами в пол.
- Слушайте, - сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. - Бросьте эти штуки. Это может плохо кончиться для вас.
- Плохо? - тихо переспросил доктор.
- Совсем плохо, - так же тихо ответил Безайс.
И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и разбежались веселые морщинки. Это немного сбило его с толку, - но лицо доктора было по-прежнему серьезно.
- Вы меня убьете? Потащите в угол и придушите подушкой?
- Посмотрим, - ответил Безайс неуверенно.
- Нет, без шуток?
- Посмотрим, посмотрим.
Он отошел на несколько шагов, не спуская с Безайса удивленных глаз.
- А сколько вам лет?
- Девятнадцать, - угрюмо солгал Безайс.
Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то обдумывая, потом спросил:
- Вы не обедали сегодня, правда?
- Не обедал.
- Сумасшедшие, - сказал он, качая головой. - Ну не делайте такого лица, я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в политику? Что это вам дает? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть, а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь, под лопатками, не колет?
- Нет.
- Общество, коммунизм, идеалы, - надо и о себе немного подумать. Так вы уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы, конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня?
Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего.
- Слушаю, - ответил он. - Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете, которых вы не сумеете понять.
- Стар?
- Может быть.
- И глуп?
- Нет. Просто вы чужой человек.
- Чужой? А вы мальчишка!
Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется.
- Чужой... говорите прямо: кровосос. Еще и выдаст, чего доброго, правда?
Он оборвал себя самого.
- Я пошутил. Конечно, чужой. Знаете что? Пойдемте поешьте чего-нибудь. У вас совершенно заморенное лицо.
- Спасибо, не могу. На улице меня дожидается одна девушка.
- Тоже сестра какая-нибудь? Ну, как хотите.
- Сколько я вам должен за работу?
- Какие у вас деньги? Купите себе на них леденцов.
Он отошел к столу, написал несколько рецептов и долго объяснял Безайсу, что надо делать. Он настаивал на том, чтобы Безайс на другой же день привел его к Матвееву.
- Политика политикой, а гангрена сама собой.
Безайс машинально кивал головой. Он был оглушен событиями этого дня и чувствовал себя невыносимо скверно.
- Хорошо, - сказал он безрадостно.
Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана. Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался от помощи доктора.
