- Я сам.
Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав, он снял шинель и тоже положил ее на Матвеева, оставшись в куртке.
- Что с ним? - спросила Варя. - Ты простудишься.
- Ничего. Ну, поедем.
Он оглянулся. Доктор стоял в дверях, ветер трепал его редкие волосы и полы пиджака. На его лице отражалось волнение, и глаза за толстыми стеклами казались большими и темными. Точно вспомнив что-то, Безайс вылез из саней и подал ему руку.
- До свидания. Я и мои товарищи - мы вас благодарим.
- Ладно, - сказал доктор. - Какое вам дело до меня? Конечно, вы правы: у вас слишком много дел, чтобы обращать внимание на стариков. Из стариков надо варить мыло, правда?
Он захлопнул дверь и снова открыл ее.
- Но завтра обязательно приходите за мной.
НОГА
Матвеев открыл глаза и вдруг разом почувствовал, что жизнь переменилась, - будто и земля и воздух стали другими. Сбоку он увидел окно, тюлевую занавеску и ветку сосны, качавшуюся за стеклом. Кто-то осторожно ходил по комнате.
- Можно, - услышал он голос Безайса. - Но только тише, тише, пожалуйста. Скажи, чтоб затворили дверь из кухни. Кажется, их надо держать пять минут. Крутых он не любит, надо в мешочек.
Ему ответили шепотом. Матвеев снова стал дремать, но его вдруг поразил звук, от которого он давно отвык. Где-то мяукала кошка - и он живо представил себе, как она ходит, выгибая спину, и трется об ноги. Он повернул голову, и голоса смолкли. Безайс присел на край кровати.
- Как дела, старина? - спросил он, широко улыбаясь. - Дышишь? Лежи, лежи. Привыкай к мысли, что тебе придется порядочно полежать.
- Жарко, - ответил Матвеев. - Сними с меня эту штуку.
Он почувствовал боль в левом плече и поморщился.
- Больно? - спросил Безайс, стряхивая термометр. - Дай, я тебе поставлю. - Он приложил руку к его лбу. - Жар. Тебя лихорадит. Не раскрывайся.
- Где это мы сейчас?
- У Вари. Ты разве не помнишь, какой здесь вчера был переполох, когда мы ввалились?
Он ничего не помнил - голова была как пустая. Все его мысли сосредоточились вокруг тюлевой занавески, окна и мохнатой ветки, однообразно качавшейся перед глазами. Тело болело ноющей болью - это было совершенно новое ощущение. Он обрезал себе пальцы, падал, в драке ему разбивали голову, - но такой странной боли он не испытывал никогда.
Тут он вдруг вспомнил давнишний, забытый им случай с колбасой, происшедший несколько лет назад. По карточкам выдавали колбасу, и он на рассвете стал в длинную, на несколько улиц растянувшуюся очередь. Очередь двигалась медленно - наступило утро, по улицам с песнями прошел отряд ЧОНа, в учреждении напротив красноармеец долбил на машинке одним пальцем. После обеда пришли рабочие строить на площади арку к какому-то празднику. К прилавку он дошел уже вечером, и тут, когда приказчик отвесил ему полфунта ярко-пунцовой колбасы, оказалось, что Матвеев взял с собой карточки на керосин. И теперь ему вдруг стало неприятно и обидно на свою рассеянность. "Те были синие и с каемкой по бокам, а эти розовые и без каемки", - подумал он.
Но он опять забыл об этом случае и вспомнил, что рядом с ним сидит Безайс.
- А что со мной, Безайс? Почему я лежу?
Безайс уронил ложку и долго искал ее.
- Тебя хватило в ногу, - ответил он, вертя ложку в руках. - Но теперь опасности нет, не беспокойся. Мы тебя выходим.
Какая-то новая мысль беспокоила Матвеева. Она не давала ему покоя, и он беспомощно старался вспомнить, в чем дело. Но он знал, что дело важное и что вспомнить он обязан непременно.
Безайс тихо спросил:
- Ты какие любишь яйца больше: всмятку или в мешочке?
- Я люблю... - начал он и вдруг вспомнил. - А деньги? А документы? Целы они?
- Не беспокойся. Все цело.
- Безайс, это правда? Они у тебя?
Безайс покорно встал и достал из мешка сверток. Но когда он вернулся к кровати, Матвеев спал уже, Безайс пошел к двери. У косяка сидела Варя.
- Пойдем отсюда, пусть он спит.
Они вышли в другую комнату. Варя подошла к окну. Это была столовая, здесь стоял обеденный стол, исцарапанный мальчишками буфет и клеенчатый диван. На стене висели барометр, карта и рыжая фотография Вариной мамы, снятая, когда мама была еще девушкой и носила жакет с высоким воротником.
- Это хорошо, что он спит, - сказал Безайс. - Значит, рана его не очень беспокоит. Но мне прямо страшно вспомнить, как доктор вчера чинил ему ногу. Бедняга! Александра Васильевна пришла?
- Нет.
- Ты бы не могла смотреть на это. На польском фронте, в госпитале, когда мне вырезали опухоль под правой рукой, я насмотрелся на жуткие вещи. Доктора орудовали ножами направо и налево. Они вошли во вкус и хотели начисто оттяпать мне руку. Я едва отвертелся от них. Они привели меня в операционную, раздели и положили на ужасно холодный мраморный стол. Я страшно замерз и дрожал так, что стол заскрипел. Докторша потрогала опухоль и - р-раз! Два!
Он выдержал паузу.
- Они сделали мне под мышкой такую прореху, что можно было засунуть кулак!
Варя молчала, прижавшись лбом к стеклу. Безайс подождал, что она скажет. Но у нее не было желания разговаривать.
Безайс прошелся по комнате, посвистел. Ему стало тоскливо.
- Сегодня обошлось. Но что я потом скажу ему? К черту, к черту! - как только он встанет, я увезу его из вашего проклятого города! Уедем при первой возможности. Это худшее место на всей земле!
Варя обернулась.
- Вы уедете? Когда?
- Не знаю когда. Как только смогу его увезти.
- Безайс, почему? Вы опять попадете в какую-нибудь историю. И тебя тоже ранят.
Он махнул рукой.
- Все равно - пропадать!
- Но это глупо! Почему не подождать, пока придут красные?
- А если они через год придут?
- Нельзя же так ехать - неизвестно куда. Особенно теперь.
- На это и шли. У тебя психология беспартийного человека: мама, папа, убьют. А я видал всякие вещи.
День был тусклый, по комнате стлался мутный свет, Варя снова повернулась к окну. Безайс прошелся по комнате, чувствуя себя отчаянным и решительным.
- У нас, в Советской России, настоящие парни, - сказал он, хмурясь. Мы все рискуем шкурой. Сегодня ему ногу, а завтра мне голову. Это серьезное дело. Матвеев сам отлично все понимает, и его не надо уговаривать.
Он подошел к зеркалу и стал рассматривать свое лицо. Кожа обветрилась и покраснела, около глаз лежали темные круги. Худым он был всегда, но теперь похудел еще больше. За дорогу он отвык спать в постели и есть за столом. Но он никогда не придавал этому значения. "Быть здоровым, - говорил он, - это все равно, что быть брюнетом: кому повезет, тот и здоров. В наше время только мещане имеют право на здоровье, а нам прямо-таки некогда лечиться и прибавлять в весе".
Он прислушался - из комнаты Матвеева ничего не было слышно. Мать Вари пошла к доктору - было решено, что Безайсу лучше первое время не показываться на улице. Чтобы заняться чем-нибудь, Безайс нагнулся к зеркалу и сделал сердитое лицо. Некоторое время он рассматривал свое отражение, а потом высоко поднял брови и скосил глаза. В эту минуту ему показалось, что Варя всхлипывает. Он обернулся и увидел, что она действительно плачет. Волосы упали ей на лицо, она вздрагивала и вытирала глаза рукой.
- Варя, что это значит?
Она не отвечала. Он вынул из кармана носовой платок, но после минутного размышления сунул его обратно.
- Что это такое?
Вопрос был праздный, и Безайс чувствовал это. Женщины всегда были для него сплошным сюрпризом, и он никогда не мог угадать, какую штуку они выкинут через минуту. Когда у мужчины неприятности, он курит и режет стол перочинным ножом. А женщины плачут от всего - от горя, от радости, от неожиданности, от испуга, - и что толку спрашивать их об этом? В тягостном настроении он вынул папиросу и закурил.
- Как тебе не стыдно, - сказал он, подбирая выражения. - Взрослая, передовая, развитая девица ревет ревмя! Му-у! Ты плакала вчера, плачешь сегодня. Это, кажется, переходит у тебя в привычку. Придет твоя мать и подумает бог знает что. Она подумает, что я... что ты...
Он замолчал с полуоткрытым ртом. Его поразила новая, неожиданная, стремительная мысль. Ему показалось, что он настал, этот день, ожидаемый давно и упорно, - его праздник. Надо было петь, орать, бесноваться, а не болтать эти вялые и пошлые утешения. Он уезжает, - и она плачет! Мяч катится ему навстречу, и надо было держать его обеими руками.
- Неужели? - прошептал он взволнованно. - Безайс, старина!..
Он потрогал ногой половицу и пошел к Варе, обходя каждый стул. В сером квадрате окна ее фигура с круглыми опущенными плечами казалась трогательной и милой. Волосы светились вокруг головы тусклым золотом. У Безайса была только одна цель, опьяняющая и блестящая, дальше которой он не видел ничего: обнять ее за талию. Мир раскрывал перед ним самую странную и прекрасную из своих загадок, которую он хранит для каждого человека - даже когда у того веснушки и розовые уши.
- Варя!
