и голосъ его дрогнулъ. — Ты гнушаешься этими деньгами. Тебѣ кажется, что источникъ ихъ неблаговиденъ.
— Ну, поѣхала опять ковыряльная машина!
— Однако, отвѣть мнѣ категорически. Ты былъ такъ радъ, когда я обнадежилъ тебя, что достану тебѣ денегъ.
— По глупости; а теперь вижу, что такому шалопаю, какъ я, издавать журналъ — моментъ высокаго комизма…
— Это все не то, — прервалъ его Прядильниковъ. — Ты догадался, чьи это деньги.
— Ну, догадался; а потомъ что?
— Тебѣ, стало быть, онѣ сдѣлались противны оттого только, что дала ихъ… женщина, которую ты такъ безнаказанно оскорбляешь.
— Насчетъ оскорбленій ты, я вижу, совсѣмъ рехнулся, а насчетъ денегъ я тебѣ напрямки вотъ что скажу: журнала я доподлинно издавать не хочу, но если-бъ и хотѣлъ, то денегъ этихъ не взялъ бы.
— А! вотъ видишь! — вскричалъ злсбно Прядильниковъ и забѣгалъ по комнатѣ.
— Да не взялъ-бы, — повторилъ спокойно Карповъ.
— Гоноръ!
— Гоноръ, братецъ, и весьма понятный.
— Разъясни, пожалуйста.
Фразу эту Прядильниковъ выговорилъ дрожащимъ голосомъ.
— Изволь. Я не романтикъ и никакихъ особенныхъ тонкостей не люблю, но въ этомъ дѣлѣ, Николаичъ, отличался всегда нѣкоторою опрятностью. Съ Евдокіей я жилъ. Весьма вѣроятно, нашлись благопріятели, распускавшіе благородную молву, что она меня содержала. До этой молвы мнѣ, конечно, дѣла нѣтъ, но въ своихъ собственныхъ глазахъ я желаю быть чистъ, какъ голубица. У Евдокіи побужденія весьма великодушныя, допускаю даже, что она имѣетъ ко мнѣ материнскія чувства. Видитъ она, что я безъ дѣла болтаюсь, и узнаетъ, что хочется мнѣ затѣять нѣкоторую нелѣпость въ формѣ журнала. Она черезъ тебя всучиваетъ мнѣ капиталъ. Я сначала, по скудоумію своему, не догадался, а потомъ расчухалъ. Чтобы между нами теперь ни было, я этихъ денегъ отъ тебя не возьму.
— Ты рѣшительно говоришь?
— Самъ видишь, что рѣшительно. Да и на что мнѣ онѣ? Новый годъ на дворѣ. Затѣвать журналъ поздно. И если ты будешь приставать съ этими деньгами, только ты меня и видѣлъ: записываюсь сейчасъ на службу въ. Туркестанскій край.
Прядильниковъ выслушалъ все это, насупившись и тяжело дыша.
— Стало быть, — спросилъ онъ глухимъ голосомъ: — ты долженъ считать мое поведеніе… неблаговиднымъ?
— Это почему?
— Я занимаюсь теперь дѣлами все той-же Евдокіи… и она мнѣ помогла своимъ денежнымъ кредитомъ.
— И прекрасно сдѣлала. Я ужь тебѣ говорилъ, кажется, что у ней очень хорошій инстинктъ.
— Но если судить по-твоему, — продолжалъ, волнуясь, Прядильниковъ — то мнѣ также не слѣдовало-бы ни въ какомъ случаѣ входить въ денежныя дѣла съ женщиной, которая…
— Это почему? — перебилъ его Карповъ. — Что ты былъ ея возлюбленнымъ, что-ли, или теперь состоишь въ этомъ качествѣ? Да если-бъ и состоялъ, то и тогда тутъ не было-бы ничего щекотливаго. Она не даритъ тебѣ денегъ. Ты по знакомству занимаешься ея дѣлами, и это тебѣ помогаетъ въ твоей дѣловой карьерѣ. Деньги ея, интеллигенція твоя.
— Одно хитросплетеніе, — проговорилъ Прядильниковъ и сильно нахмурился. — Никакой разницы тутъ нѣтъ. Тебѣ только кажется, что я нахожусь въ другихъ условіяхъ, а сущность все такая-же. Зачѣмъ-же ты скрытничаешь со мной? Ужь говори начистоту.
— Охъ, ты Господиі — вздохнулъ Карповъ, поворачиваясь на диванѣ.
— Я того и жду, — продолжалъ все нервнѣе и нервнѣе Прядильниковъ — что ты станешь глядѣть на меня чортъ-знаетъ какими глазами. И въ самомъ дѣлѣ, ты съ своимъ гоноромъ имѣешь право презирать меня.
— Владыко живота моего — вздохнулъ опять Карповъ.
— И вотъ это разнесется! У меня благопріятелей побольше, чѣмъ у тебя. Всѣ станутъ говорить, что я… на содержаніи у Авдотьи Степановны… Ха, ха, ха!
Волненіе Прядильникова все росло Онъ, бѣгая по комнатѣ, то застегивалъ сюртукъ, то разстегивалъ его. Карповъ приподнялся на диванѣ и посмотрѣлъ пристально напріятеля.
— Ступай ты прямо въ водолечебницу, — крикнулъ онъ, — и проси, чтобъ тебя приняли пансіонеромъ, на полное содержаніе.
— Это такъ, это такъ, — бормоталъ Прядильниковъ.
— Да ты въ зеркало поглядись: ну возьметъ-ли тебя на любовное иждивеніе такая женщина, какъ Евдокія? Развѣ ее не знаютъ здѣсь, въ Питерѣ?
— Вѣдь ты не берешь-же денегъ? — крикнулъ Прядильниковъ, подбѣгая къ Карпову.
Вмѣсто всякаго отвѣта Карповъ взялъ его за плечи и началъ толкать къ двери.
— Пусти, пусти меня! — отбивался Прядильниковъ вплоть до передней, гдѣ онъ, вырвавшись изъ рукъ Карпова, прошепталъ — я все понялъ.
Объясненіе съ Карповымъ опять затронуло въ Прядильниковѣ струну, которая совсѣмъ было улеглдсь подъ вліяніемъ Авдотьи Степановны. Какъ онъ ни перебиралъ въ головѣ своей доводы Карпова, но не могъ съ ними согласиться. Ему казалось несомнѣннымъ, что если Алешѣ неблаговидно было одолжаться у Авдотьи Степановны, то и ему въ такой-же мѣрѣ. Онъ готовъ былъ, подъѣзжая къ квартирѣ Авдотьи Степановны, объявить ей, что между ними не можетъ быть никакихъ дѣловыхъ отношеній. Но тутъ-же разсудокъ подсказалъ ему, что такая выходка не измѣнила-бы его положенія. Онъ уже занялъ извѣстное мѣсто въ дѣловомъ мірѣ. Отказаться отъ всякихъ отношеній къ Авдотьѣ Степановнѣ было-бы еще неблаговиднѣе. Это отзывалось-бы «черною неблагодарностью», какъ выразился про себя Прядильниковъ.
XIV.
На Алешу Карпова напалъ стихъ абсолютнаго ничегонедѣланія. Отъ идеи журнала онъ отказался не сейчасъ послѣ поѣздки съ Антономъ Антоновичемъ къ Бубликову. Онъ увидалъ, дѣйствительно, что съ такими людьми нечего думать о какомъ-нибудь сорьезномъ изданіи. Его-прежнее народолюбіе на подкладкѣ художественнаго дилетантства сильно покачнулось. Цѣлый годъ, проведенный въ волокитствѣ, поѣздкахъ и всякаго рода «благодушествѣ», придалъ Карпову гораздо больше практической смѣтки и охладилъ очень многіе порывы того полусознательнаго идеализма, который развивался въ немъ въ періодъ его литературничанья.
На мысль, что Прядильниковъ достанетъ ему шесть тысячъ отъ Авдотьи Степановны, онъ набрелъ не сразу, иначе онъ тогда же-бы отказался принять эти деньги. Мѣсяца полтора онъ все искалъ такого человѣка, который бы устроилъ ему хозяйственную часть журнала. Онъ не хотѣлъ начинать хлопоты о разрѣшеніи прежде, нежели не наложитъ руку на настоящаго журнальнаго дѣльца, Антонъ Антоновичъ и другъ его Бубликовъ, вышедшій, тѣмъ временемъ, изъ больницы, начали къ нему приставать. По своей мягкости, Карповъ уже хотѣлъ-было просить у Николаича часть суммы, но удержался. Бубликовъ пришелъ разъ въ пьяномъ видѣ и обругалъ его за скаредничество и жульничество. Какъ ни привыченъ былъ Карповъ къ пьянымъ выходкамъ пріятелей, но онъ не вытерпѣлъ и пересталъ принимать Бубликова. Антонъ Антоновичъ назвалъ его отступникомъ и потаеннымъ нигилистомъ. Сначала они перебранились шутливо, а потомъ съ раздраженіемъ. Карповъ въ этихъ перебранкахъ распозналъ весь напускной пафосъ и безсодержательное юродство критика. Онъ убѣдился, что Антонъ Антоновичъ впалъ въ неизлечимый недугь человѣка, который сердится на все, что непохоже на его юродство. Какой былъ у него талантишка, онъ наполовину пропилъ. А что осталось, то онъ способенъ былъ употреблять только на
