Брейвик. – Весть о том, что произошло с ним в Копенгагене, попала в Осло раньше, чем он сам. Все знали о его трагедии и глубоко сочувствовали ему.
– Так моя мама вас соблазнила? – спросил Джек.
Припухлые щеки словно окаменели.
– Я знал одну лишь Ингрид, – ответил Брейвик. – Юноша, у которого за всю жизнь была лишь одна возлюбленная, слаб и незащищен, особенно если встречает женщину старше себя, особенно если у той уже есть «слава». Ваша мама сразу взяла быка за рога, сказала мне так: «Андреас, ты же на самом деле девственник; у тебя же ведь, по сути дела, ничего в жизни не было». Метод, конечно, довольно тупой, но эффективный; она, конечно, просто дразнила меня, но что тут поделаешь…
– Где ты сделала ему татуировку? – спросил Джек маму.
– В укромном месте, и он никогда ее не забудет, – прошептала она, улыбаясь Андреасу.
Наверное, на грудине, решил Джек; конечно, иначе бы юноша так не дрожал, когда мама его касалась.
– Не оставляй это место неприкрытым пару дней, – сказал Джек Андреасу; мама меж тем вежливо, но твердо выталкивала того прочь из комнаты, казалось, ему больно идти… – Будет болеть, как если бы ты сгорел на солнце. Смажь какой-нибудь мазью лучше.
– Андреас ничего не знает, – рыдала после его ухода Алиса, – если бы он что-нибудь знал, он обязательно бы мне сказал.
Так она сказала Джеку; он понял маму превратно (разумеется), а она имела в виду, что Брейвик ничего не знает о планах учителя. Зато о них была хорошо осведомлена Ингрид My, и Алиса ничтоже сумняшеся сообщила ей, что спала с ее женихом. Ингрид в жизни никто так не предавал; из-за трудностей с речью она всегда была изгоем, стеснялась говорить с людьми и появляться в обществе. Ингрид не нашла в себе сил простить Андреаса – но тут и Алиса постаралась, она досаждала девушке как только могла.
Джек запомнил воскресенье, когда мама взяла картонку, написала на ней большими буквами «ИНГРИД МУ» и пошла с сыном в собор, где встала в центральном проходе. Джек думал, что на органе играл Рольф Карлсен – все только о нем и говорили, какой он знаменитый человек и так далее, и музыка в самом деле была восхитительная.
Еще бы! Ведь за мануалом сидел не Рольф Карлсен, а Уильям Бернс! В тот день Джек единственный раз слушал, как играет отец; правда, в отличие от встречи в ресторане, об этом никто из них не знал – ни Джек, ни Уильям.
– Мне так жаль, что он сделал тебе больно, – сказала Алиса Ингрид My, когда та пришла к ней в отель за татуировкой.
Джек решил, что речь о папе, а на самом деле имелся в виду Андреас Брейвик, который переспал с Джековой мамой; папа же с Ингрид не спал вовсе.
Джек помнил, как искажались изящные черты лица Ингрид, как исчезала ее красота, едва она начинала говорить; ей было и правда очень тяжело. Джек, конечно, не понимал, в чем дело, – он-то думал, ей больно целоваться, а тем, кто целуется с ней, неприятно. Джеку стало стыдно, когда он представил себе, как ее целует его папа.
– Я не стану выводить его имя, – сказала Алиса.
– А мне это не нужно, – ответила девушка, сжав изо всех сил зубы, словно боялась показать язык.
Она хотела татуировку в виде разбитого сердца.
А Алиса вывела у нее на теле целое сердце! Так помнил Джек.
– Ты меня обманула. Я просила другое! – крикнула Ингрид Алисе, когда дело было сделано.
– Я дала тебе то, что у тебя есть на самом деле, твое настоящее сердце, как есть, крошечное, – возразила Алиса.
– Я ничего тебе не скажу, – ответила девушка.
Ингрид шепнула Джеку на ушко слово «Сибелиус»; оказалось, она имела в виду не самого композитора, а консерваторию его имени в Хельсинки, где учились следующие ученики Уильяма. Брейвик сказал «нужно ковать много мечей», среди этих мечей были и новые ученики.
– Ингрид бросила орган, – сообщил Джеку Андреас. – Она вернулась к фортепиано, без особого успеха. Я же остался на органе. Человек обязан развиваться, расти, иначе нельзя – и вот я рос, – сказал он чрезвычайно гордо. – Потом она вышла замуж, тоже без особого успеха.
Джек решил, что Брейвик ему решительно не нравится – самодовольный, надутый, даже жестокий.
– А ваш брак, он успешный или как? Вы вообще женаты? – поинтересовался он.
Тот пожал плечами:
– Я стал органистом. Уж если на то пошло, я благодарен вашей матери. Она спасла меня от женитьбы – а в том возрасте мне еще рано было жениться. У меня началась бы личная жизнь, а это отнимает уйму времени; мне же нужно было целиком сосредоточиться на музыке. Что же до Ингрид, я уверен, за кого бы она ни вышла, она бы в итоге предпочла личную жизнь музыке и карьере. Более того, я уверен: выйди она за меня, ее личная жизнь сложилась бы точно так, как она в итоге сложилась. У Ингрид никогда ничего не получалось, она что ни делала – все из рук валилось.
Как у многих людей, добившихся славы, у Андреаса Брейвика имелись ответы на все вопросы. Чем больше он говорил, тем сильнее Джеку хотелось поскорее найти Ингрид My.
– Я еще кое-что хотел спросить, – начал он. – Помнится, в соборе нас встретила уборщица, пожилая женщина, я бы сказал, властная, с сильным характером… Она хорошо говорила по-английски.
– Это решительно невозможно, – отрезал Брейвик. – Наши уборщицы не знают по-английски ни слова.
– Эта говорила по-английски блестяще.
– В таком случае это была не уборщица, – раздраженно сказал Брейвик. – Если вы не помните ее имя, то я не смогу…
– У нее была в руках швабра, она опиралась на нее, тыкала ею в маму, размахивала ею, – сказал Джек. – Кажется, ее звали Эльза-Мария Лотта.
Брейвик презрительно усмехнулся:
– Это мать
