– В изданной версии, разумеется, нет. Но у вас он точно есть. Не может не быть.
Натаниэль Доу кивнул, и писательница, достав из сумки сложенные листки, протянула их ему. Развернув листки, доктор увидел, что они сплошь покрыты машинописным текстом, и начал читать…
Эпилог.
Печатная машинка, печатай! Печатная машинка, печатай!
Я сижу и говорю с собой. Мне уже кажется, что я – это не я. Я не понимаю, что несу, что делаю. Я не знаю, кто думает эту мысль в данное мгновение. Я или… она? Кто-то говорит, что любовь – это некое состояние близости, и чем вы ближе, тем любовь сильнее… она еще более настоящая, что ли. Но это… это уже за гранью. Это не просто чувства и даже не излом эмоций – это сильнее, чем самый сильный душевный надрыв. Это пограничное состояние. Пограничное состояние любви… Бред. Абсурд. Нонсенс. Это все определения происходящего со мной.
– Зачем ты написал эту книгу? Зачем?! – спрашивает Стефани, моя жена. Она не понимает. Ее тушь растеклась по щекам, будто чернила из опрокинутой чернильницы; папиретка на длинном тонком мундштуке пляшет в нервных пальцах.
– Ты – ненастоящая, – говорю я, глядя в окно. Дождь. Перед глазами все плывет, а в голове гудит, словно после бутылки «Горринуса». Я будто сижу у окна в вагоне поезда, который несется по рельсам в густом облаке… Мой поезд идет из ниоткуда и следует в никуда. – Тебя не существует…
– Я тебя люблю… – Стефани пока что не понимает. Она швыряет рукопись под потолок, и та разлетается листками по всей нашей комнате. – Ты не можешь…
– Это я… я СЕБЯ люблю! Тебя не…
– Существует?! – она злится. Она в ярости. Еще бы. – Я не хочу уходить! Зачем ты прогоняешь меня?!
Я непоколебим… Я дописал роман. Роман о себе, о своей жене. Роман об отношениях без смысла и вывода, о том, чего никогда не было. Кто бы мог заранее предугадать то, что с нами случится. Что со мной случится…
– Боль и одиночество изобрели тебя. Я не хотел твоей жизни.
– Нет, хотел, – она спорит лишь от бессилия и ходит за мной, как черная тень, в своем наряде для кабаре. Каблуки стучат по дощатому полу. Или это ее сердце стучит? Как ее вымышленное сердце может так громко стучать?!
Я гляжу на дождь. Она – на меня.
Однажды я понял, что болен. Долгое время я пытался не верить, сопротивлялся… Но я уже знал. И этого ничто не могло изменить. Я не мог смириться и сделать вид, что все нормально… что все как всегда.
– За что? – спрашивает меня Стеф, моя любимая жена. Она уже в своих неизменных бархатных перчатках до локтей, в шляпке, обмотана боа – готова уйти. Только вот чемоданы стоят, как и раньше, у стены. Они не собраны. Она думает, я просто хочу, чтобы она ушла. – Ты выгонишь меня под дождь? Под этот проклятый дождь?!
Она смеется. Нервно. Искусственно. Ее смех режет уши, как граммофонная игла, царапающая пластинку. Вот только песня закончилась, и перевернуть пластинку некому.
А в голове гремит. Как будто пьяный уродец-барабанщик – то ли отставной солдафон, то ли цирковой зазывала – стучит в барабан, отыгрывая марш. Там-пара-рам-пам, там-пара-рам-пам, там-пара-рам-пам. Пам-пам!
– Я больше не могу так жить… – Я пытаюсь нашарить мундштук в кармане жилетки. Но пальцы находят лишь часы, жестоко напоминающие о том, что… время пришло.
– Как «так»? – Стеф борется с собой. Она хочет подойти и обнять меня, но никак не решится…
– С выдуманной… тобой, – шепчу я.
– Что со мной вдруг стало не так?! Ты меня больше не любишь? – Она ведет себя по-детски. О, она лишь прикидывается… Это уловка. Очередная уловка. Безумие крепко вцепилось в разум, оно вплело себя в реальность и стало его частью. И чтобы избавиться от него, мне нужно нечто поострее банальной колкости в ответ.
– Ты – это я, – говорю я монотонно, словно все еще печатаю этот проклятый роман. – Я – двухголовое дерево, старый вяз с двумя кронами. Одна крона пожирает другую, заставляет ее чахнуть… И я остаюсь здесь…
– А что будет со мной? – Что в ней более притягательное? Дым от папиретки на мундштуке или слезы?
– Я излечу свое безумие. – Я указываю пальцем на одну из страниц разбросанного по полу романа.
Я дни и ночи напролет писал его. Вспоминал все, что было, с самого начала, записывал, не утаивая ничего, ничего не придумывая. Это не история о вымышленных персонажах – это все обо мне, это я.
– Нет! Ты говорил, что это просто очередная мелодрама… – Она топчет испечатанные листы, как будто это может помочь, как будто это способно отменить тот факт, что она все прочла. – За окном эта чертова осень… А тебя все не было… Ты забрал зонт и ушел куда-то. А я не хотела мокнуть. Не идти же в кабаре под дождем, в самом деле! И я осталась. Мне было скучно. А тут это… эта рукопись… этот роман! И я читаю в нем о том, какой я кошмар… Зачем ты это написал? Разве ты не понимаешь, что я реальна? Реальнее, чем все, что есть в твоей жалкой серой жизни… Я здесь.
Она приближается и обхватывает меня руками. Я вздрагиваю. Как она может быть настолько настоящей? Даже сейчас, когда я уже все знаю.
– Ты делаешь мне больно… – продолжает она. – Ты сделал мне больно этим романом! Ты разрываешь мне сердце голыми руками! «И тут я понял, что никогда не был женат, что я – одинок, что она и я – один человек» – это последняя строка, которая убивает меня.
– Это всего лишь правда… Тебя нет. Ты не можешь любить. Ты не можешь чувствовать. Ты не можешь испытывать боль.
– Ты сам затягиваешь петлю… – Она не может больше злиться. Она в отчаянии. Стеф молит меня: – Не прогоняй. Я буду… хорошей.
– Пока ты здесь, я безумен. Пока мы вместе, это не закончится.
– Ты так этого хочешь? – Она в очередной раз заправляется табаком, будто напоследок. У нее уже нет сил спорить.
– Да.
– Ты не передумаешь?
– Нет.
– Ты не пожалеешь?
– Нет.
А безумие все не кончается…
Она пытается понять, она исчезает и появляется, ее слова то громом раздаются в ушах, то походят на шепот:
– Почему ты так со мной поступаешь? – Она пытается привлечь мое внимание из последних сил. А я гляжу на этот нескончаемый серый дождь за окном. – Что я тебе сделала?! Я стану другой! Я клянусь! Я на колени встану! Прости меня. Только не прогоняй!
– Уйди. Я больше. Тебя. Не люблю. Не хочу. Я желаю быть нормальным. Нормальным…
Она не может этого вынести.
– Прощай.
Хлопает дверь. Ее голос стихает, и только эхо от него все еще висит в комнате. Эхо и клуб дыма от ее папиретки.
Дождь стучит в стекло. А кроме этого…
Тишина.
Папиретка дымится, Стеф больше нет… И на тающем облаке дыма не хватает только бирки с надписью: «Ты ведь хотел именно этого. Не пожалей».
И вот я – один.
Я так хотел от тебя избавиться, что избавился от… части себя. Ты любила меня, я знаю. Ты была рядом. Всегда. И теперь пустота… Всегда. Холодная комната. Одиночество. Мое сердце в петле…
Зачем я написал этот проклятый роман? Зачем?!
Боа. Платье. Мундштук. Папиретка дымится. А я все сижу и гляжу в окно. И кажется, дождь перестал, а поезд в моем больном сознании наконец сошел с рельсов. Но легче
