домой раньше нее, но не настолько, чтобы успеть стереть с лица тревогу.
Да, в порядке. Просто у меня был странный разговор с Суоллом. Он завтра хочет со мной пообедать.
Суолл – это который из управления образования?
Он самый.
Сказал зачем?
Нет.
Ну хоть пообедаешь бесплатно.
Я бы не стала на это ставить, подумала Фебруари.
Как насчет пиццы? А то я хотела приготовить свиные отбивные, но что‐то сил нет.
Давай. Ты закажи, я заберу, – сказала Фебруари и пошла проведать маму.
Фебруари? Вы слышите?
Фебруари усиленно заморгала.
Конечно, сэр, – сказала она.
Ей все никак не удавалось ни на чем сконцентрироваться, кроме неровной капли новоанглийского клэм-чаудера прямо в центре начальственного галстука.
Вы сохраните наш разговор в тайне? – спросил Суолл. – Это крайне важно.
До сих пор Суолл лишь туманно намекал на “изменения, затрагивающие весь округ”, и она никак не могла понять, к чему он клонит. Едва ли она смогла бы повторить хоть что‐то из того, что он говорил.
Конечно, – сказала она.
Хорошо, потому что я убежден, что вы должны узнать эту информацию пораньше. В силу вашей жизненной ситуации.
Что? – спросила она, наконец оторвав взгляд от пятна.
Хотя Суолл никогда не подавал к этому повода, Фебруари поймала себя на том, что боится услышать какой‐нибудь гомофобный выпад.
Моей ситуации?
Ну, вы же там живете, – сказал он.
Где?
В кампусе.
Формально мы живем за пределами кампуса, сэр.
Да, но…
Доктор Суолл вздохнул и склонился над своим супом. Судя по всему, этот галстук ему придется выбросить.
Послушайте, Фебруари. Вы же знаете, я восхищаюсь тем, как вы работаете с этими детьми. Ничего личного, поймите.
Сэр?
С первого июля округ больше не сможет финансировать Ривер-Вэлли.
Фебруари почувствовала, как тот кусочек багета, который она успела съесть, свинцом оседает в желудке.
Я не понимаю.
Честно говоря, бюджета еле‐еле хватит даже на этот учебный год, но его мы уж постараемся довести до конца.
Фебруари с грохотом поставила кружку, кофе плеснулся через край, и Суолл поспешно придержал столик.
Вы что, увольняете меня прямо в “Панере”?
Что? – Суолл огляделся, словно желая убедиться, что они действительно все еще здесь. Он подался к ней. – Я вас не увольняю, – прошептал он. – И прошу вас говорить тише.
А как же дети?
Я предупреждаю вас заранее, потому что знаю, что у вас возникнут проблемы с жильем. Но все дальнейшие подробности придется отложить до окружного совещания.
Вы не можете так поступить. Должен быть другой способ.
Вы знаете, что Ривер-Вэлли обходится бюджету намного дороже всех остальных школ. Одни только общежития…
Мы могли бы перейти на дневной формат обучения.
…все ваши коррекционные программы… у вас слишком много учителей на такое количество учеников с особыми потребностями.
Вы думаете, что будет дешевле перевести этих детей на обычную программу? Учитывая количество переводчиков, которое вам понадобится, вы потратите в разы больше денег, чем на зарплаты моим учителям.
Мы сможем отправить часть учеников в их родные округа, чтобы сократить расходы.
Конечно, просто вышлите их в Кентукки и притворитесь, что они не ваша забота.
Честно говоря, Фебруари, я и не обязан заботиться об учениках из других штатов.
Господи, – рявкнула Фебруари. – И вы еще называете себя педагогом?
Я пытаюсь найти наилучший для всего округа выход.
Вы несете ответственность за самых уязвимых учеников. А как насчет слепоглухих детей? Тех, у кого другие особенности? Это же будет катастрофа.
Опять же, с этим правда нужно подождать до совещания…
Фебруари так угрюмо посмотрела на Суолла, что он умолк на полуслове. Если хочет увильнуть от ее пристального взгляда, пусть сам отводит глаза. В конце концов так он и сделал, притворившись, что закашлялся.
Не могу поверить, что вы это делаете, – сказала она.
Это несправедливо. У меня связаны руки.
Вы правы. Это совсем несправедливо.
Фебруари, мне очень жаль.
Для вас я доктор Уотерс, – сказала она.
Она встала и с силой задвинула свой стул. Тот ударился о стол, и еще одна капля супа плеснула Суоллу на галстук. Предоставив ему убирать ее грязную тарелку, она вылетела из ресторана, быстро пересекла парковку торгового центра, села в машину, включила радио и зарыдала.
Весь день она провела в нервном напряжении и большую часть времени потратила, придумывая и отбрасывая разные способы обжалования смертного приговора Ривер-Вэлли – может, подать заявку на грант? – хоть и понимала с самого начала, что они не сработают. Потом пришла домой и села на террасе рядом с матерью, вязавшей шарф, который предназначался для Мэл и, по прикидкам Фебруари, достиг уже футов двадцати в длину. Фебруари подождала, пока мама опустит глаза, чтобы пересчитать петли, и не будет смотреть на нее, и сказала вслух:
Это случилось, мам. Ривер-Вэлли закрывают.
И тогда, погруженная в молчание матери, она почувствовала облегчение – по крайней мере на несколько минут. Мама, удовлетворенная своим подсчетом, начала новый ряд.
Стемнело. Фебруари c особой педантичностью нарезала болгарский перец. Как сказать Мэл, что ее увольняют, что они лишатся дома? Как объяснить, что для нее худшей частью новости оказалось вовсе не выселение? Ей нужно время – еще несколько дней, чтобы убедиться, что она абсолютно ничего не может сделать, отойти на безопасное расстояние от их с Мэл последней ссоры, увериться, что они стоят на твердой почве. А самое главное, мама ни в коем случае не должна узнать. Мэл вернулась домой в приподнятом настроении, увидела, что Фебруари помешивает еду в воке, и принялась расхваливать ее кулинарные таланты.
Так чего хотел Суолл?
Фебруари постаралась, чтобы на ее лице не отразилось ничего вызывающего подозрение.
Ой, да ерунда, – сказала она. – Всякая хрень про бюджет.
Мама подняла голову, желая поучаствовать в разговоре.
Сегодня была встреча с С-у-о-л-л-о-м. По поводу бюджета.
Ну, если кто и умеет выжимать воду из камня, так это ты, – сказала Мэл.
Фебруари слабо улыбнулась. Мэл повернулась к ее матери.
Я думаю, что она Супервуман, – сказала Мэл.
Я тоже, – сказала мама.
Мэл нарисовала у себя на груди букву S, похожую на эмблему из комиксов – жест, обозначающий “супер”, – и Фебруари задумалась, выучила она это где‐нибудь или догадалась сама. В любом случае слова Мэл были крайне далеки от правды, и Фебруари поклялась не тянуть слишком долго, прежде чем рассказать ей обо всем, иначе придется добавить пункт “лгунья” в свой постоянно растущий список личных изъянов.
2:34 ночи
