уж о том, что он попросту не прав). Она такая красивая женщина, несмотря ни на что; Алисе не составило труда заставить Джека поверить, что Ингрид и Уильям любовники (но какой мужчина отказался бы стать любовником Ингрид?).
– Конечно, нигде твоему папе уже не было так плохо, как в Копене, – сказала Ингрид, – но проблемы с твоей мамашей никак не хотели решаться. Во всяком случае, в Хельсинки эта история не закончилась. Алиса там из кожи вон лезла, только бы побольнее его задеть; но она не сумела добиться желаемого. У меня такое впечатление, что в Хельсинки у твоей матери начал кончаться бензин.
Джек был того же мнения.
– А что произошло в Хельсинки?
– Я всего не знаю, Джек. Алиса попробовала разрушить одну пару, это были две лесбиянки, но потерпела неудачу. Они обе переспали с ней, с удовольствием наверное (а может, и нет), но остались друг с другом!
– А что это за женщины?
– Студентки из музыкального училища, ученицы твоего отца, лучшие, как и я с Андреасом. Одна из них играла на органе, другая – на виолончели.
– Ритва и Ханнеле – лесбиянки? – сделал круглые глаза Джек.
– Имена знакомые, – сказала Ингрид, – но дело не в них; главное – твоя мать не получила чего хотела. Но и папа твой тоже.
– Ты поддерживала с ним связь?
– Да, пока он не переехал в Амстердам, – ответила Ингрид. – Оттуда он мне уже не писал, и я ничего не знала. После Хельсинки я потеряла его след.
Поцелуи стали увлекательнее, с речью у нее и правда проблемы, но что касается поцелуев – никаких! Что-то, правда, не так во рту – что-то у нее там дрожит, может последствия травмы или чего-то в этом роде, в общем, не важно, главное, эта дрожь возбуждала Джека.
Наверное, не время ее сейчас спрашивать, но тут в голову Джеку пришла мысль – она же переписывалась с папой, пока он жил в Хельсинки. Может, за этим что-то кроется?
– Ингрид, у вас с папой что-то было? В романтическом смысле, я имею в виду?
– Какой плохой мальчик! Как ты можешь задавать такие вопросы даме! – расхохоталась Ингрид. – Твой папа был красавец и милый человек, но не мой тип. Для начала слишком мал ростом.
– Ниже меня?
– Немного ниже, но не сильно. Разумеется, в положении лежа у меня с ним ничего не было! – снова рассмеялась она и схватила Джека за пенис; этот «жест» он давно научился воспринимать как знак, что собеседнице надоел данный конкретный разговор и она хочет, так сказать, сменить тему.
– Значит, я тоже не твой тип? – спросил он.
Она все смеялась – самый естественный звук, который она способна воспроизвести (не считая игры на пианино).
– У меня свои причины спать с тобой, Джек, – только и сказала она ему.
– Какие же?
– Я тебе скажу, но сначала мы займемся любовью – один раз, а потом второй, третий, и так до бесконечности; вот после этого я тебе скажу, обещаю.
В ее голосе звучали страсть и нетерпение. Джек начал с того, что поцеловал ее татуировку, это ей очень понравилось.
Утром он разбудил ее, снова поцеловав татуировку; как на нее ни смотри, кажется, будто она истекает кровью. Ингрид, не открывая глаз, улыбнулась.
– Да-да, продолжай, – сказала она; Джек продолжил. – Если будешь целовать меня там, я расскажу тебе, каким представляю себе ад.
Тут она распахнула глаза: видимо, ад – это такая тема, что просыпаешься. Джек, конечно, целовал ее, как она просила.
– Если ты делаешь людям больно, если ты делаешь это сознательно, то попадаешь в ад, – сказала Ингрид. – А в аду тебя заставляют смотреть на людей, которым ты сделал больно, ну, на тех, кто еще жив. А если вдруг два человека из тех, кого ты ранил, встречаются, то ты видишь их особенно четко. Но слышать их не можешь! Потому что в аду все глухи. Ты вынужден смотреть на людей, которых пытал, но не слышишь, что они говорят. Но поскольку ты в аду, а не где-нибудь, то ты думаешь, конечно, что они говорят о тебе; ты только на это и способен – воображать, что они про тебя говорят, но глаз оторвать от них у тебя нет сил. А теперь целуй меня еще, целуй везде!
Джек расцеловал ее везде, как она просила, они снова занялись любовью.
– Да, Джек, какую же бессонную ночку мы организовали твоей мамаше, – сказала Ингрид. – Она не сомкнула глаз, все смотрела.
Джек снова заснул, а проснулся под негромкие звуки фортепиано; в квартире пахло кофе. Он вылез из кровати и прошел в гостиную, там за пианино сидела обнаженная Ингрид.
– Хорошо вот так просыпаться? – спросила она, не оборачиваясь.
– Еще бы!
– Теперь нам надо одеться, а потом ты уходишь. У меня скоро первый ученик.
– Хорошо, – сказал Джек и собрался в ванную.
– Но сначала поцелуй меня, пока эта шлюха смотрит, – сказала Ингрид.
Джек мало что знал о религии. Видимо, его папа и правда был из тех, кто прощает. Ингрид My, ныне Амундсен, – из тех, кто прощать не собирается; она не простила ни Андреаса Брейвика, ни Алису. Целуя Ингрид в губы, Джек подумал, что он тоже не из тех, кто любит прощать.
А в это время Алиса горела в аду и смотрела на них, видимо очень жалея, что сделала Ингрид не ту татуировку; по крайней мере, так думал Джек Бернс.
Глава 29. Правда
Настоящей Финляндии Джек не увидел; он прилетел поздно вечером и путь из аэропорта в Хельсинки преодолел в кромешной тьме. Стоял апрель, но было холодно, и будь температура на градус-другой ниже, вместо дождя шел
