с его директором.
Фарруху было неловко рассказывать незнакомому человеку историю его отношений с Джоном Д. – что этот юноша, приемный сын доктора Даруваллы, оказывается, всегда был гомосексуалистом, о чем доктор не знал, пока Джону Д. не исполнилось сорок лет; что и теперь, когда сексуальная ориентация Джона Д. стала ясна, Фаррух так еще и не поговорил с ним об этом (по крайней мере, начистоту), хотя Джон Д. уже далеко не юноша. Доктор Дарувалла сказал доктору Макфарлейну и директору хосписа, что он хочет участвовать в лечении больных СПИДом, чтобы узнать побольше об этом неуловимом Джоне Д. Фаррух признался, что он ужасно боится за Джона Д.; то, что любимый им человек, почти что сын, может умереть от СПИДа, наполняло Фарруха ни с чем не сравнимым страхом. (Да, он боялся и за Мартина тоже.)
Эмоциональная сдержанность, столь характерная для дружбы доктора Даруваллы с доктором Макфарлейном, их небрежный обмен мнениями по поводу состояния больного СПИДом Макфарлейна были всего лишь ширмой, за которой скрывалось нежелание Фарруха признаться, как страшно ему быть свидетелем медленного умирания Мака. Но оба врача и директор приюта прекрасно понимали, что это лишь еще один повод, побуждающий Фарруха подключиться к делам хосписа.
Доктор Дарувалла считал, что чем более естественно он научиться вести себя в присутствии больных СПИДом, не говоря уже о геях, тем более доверительными могут стать его отношения с Джоном Д. Они уже стали ближе друг другу, когда Джон Д. признался Фарруху, что он всегда был геем. Несомненно, этому способствовала и дружба доктора Даруваллы с доктором Макфарлейном.
– Но главное – что в таком случае может чувствовать отец, дабы стать ближе к сыну? – спросил Мака Фаррух.
– Не пытайся слишком сблизиться с Джоном Д., – посоветовал Макфарлейн. – Помни, ты не его отец и ты не гей.
Когда доктор Дарувалла попытался вписаться в хоспис, поначалу у него были проблемы. Как предупреждал Мак, ему пришлось смириться с тем, что там он не врач, а просто добровольный помощник. Он задавал множество врачебных вопросов, чем сводил с ума медсестер; доктору Дарувалле было трудно привыкать к их распоряжениям. Ему приходилось делать усилия, чтобы забыть, что он специалист по лечению пролежней; он не мог не назначать пациентам маленькие упражнения для борьбы с потерей мышечной массы. Он постоянно раздавал теннисные мячи для работы кисти, в результате чего одна из медсестер прозвала его Доктор Мячик. Спустя какое-то время ему понравилось это прозвище.
Он без проблем управлялся с катетерами и умело делал инъекции морфина, когда его просил об этом кто-нибудь из врачей хосписа или медсестры. Он освоился с питательными трубками; он ненавидел быть свидетелем приступов смертельной болезни. Он надеялся, что никогда не увидит, как Джон Д. умирает от скоротечной диареи… при неконтролируемой инфекции… при острой лихорадке.
– Я тоже надеюсь, – сказал ему Мак. – Но если ты не будешь готов следить за тем, как я умираю, ты будешь бесполезен для меня, когда придет время.
Доктор Дарувалла хотел быть готовым. Обычно, как волонтеру, ему доставались рутинные дела. Как-то вечером он занимался стиркой, о том же ему несколько лет назад с гордостью рассказывал Макфарлейн, – перестирал все постельное белье и полотенца. Он также читал вслух пациентам, которые не могли читать. Он писал за них письма.
Однажды ночью, когда Фаррух дежурил на телефоне, позвонила сердитая женщина; она была возмущена, поскольку только что узнала, что ее единственный сын умирает, и никто не сообщил ей об этом официально – даже ее сын.
– Я в бешенстве, – сказала она.
Она хотела поговорить с ответственным лицом – поговорить с сыном она не просила.
Доктор Дарувалла сказал ей, что, хотя он и не «ответственное лицо», женщина могла бы поговорить с ним; он уже вполне знал хоспис и его правила, чтобы дать ей совет, как и когда прийти к больному, как проявить уважение к его личному пространству и так далее. Но женщина не хотела его слушать.
– Вы не главный! – продолжала она кричать. – Я хочу поговорить с врачом! Я хочу поговорить с начальником этого заведения!
Доктор Дарувалла уже готов был назвать ей свое полное имя, свою профессию, свой возраст, даже число своих детей и внуков, если бы это ее устроило. Но прежде чем он открыл рот, она выкрикнула:
– Кто вы вообще такой? Кем вы работаете?
Доктор Дарувалла ответил ей с такой убежденностью и гордостью, что сам удивился.
– Я волонтер, – сказал он.
Ему понравилось то, что подразумевалось под этим словом. Фаррух подумал, что, наверное, ассимилироваться так же приятно, как стать волонтером.
Вслед за доктором Даруваллой еще кое-кто из его знакомых покинул Бомбей; а в одном случае покинул и вернулся. Суман, несравненная исполнительница «Прогулки по небу», покинула «Большой Королевский цирк». Она вышла замуж за человека, имевшего молочный бизнес. Затем, после целого ряда дискуссий с Пратапом Валавалкаром, владельцем цирка, Суман вернулась в «Большой Королевский», приведя с собой своего мужа-бизнесмена. Только недавно доктор узнал, что муж Суман стал одним из руководителей «Большого Королевского цирка» и что Суман снова «гуляет по небу»; она по-прежнему настоящая звезда.
Фаррух также узнал, что Пратап Сингх ушел из «Большого Королевского»; инспектор манежа и дрессировщик диких зверей ушел вместе со своей женой Суми и группой детей-акробатов – среди них была и настоящая Пинки, – чтобы войти в состав труппы «Нового большого цирка». В отличие от Пинки в «Рулетке лимузинов», настоящую Пинки не убивал лев, приняв ее за павлина; настоящая Пинки продолжала выступать вместе с цирком в разных городах. Ей было одиннадцать или двенадцать лет, прикинул Фаррух.
Доктор Дарувалла узнал, что «Прогулку по небу» в «Новом большом» выполняет девушка по имени Ратна; примечательно, что Ратна могла ходить спиной вперед! Далее доктору сообщали, что, когда «Новый большой цирк» выступал в Чанганачери, имя Пинки было изменено на Чоти Рани, что означает Маленькая Королева. Возможно, Пратап выбрал новое имя не только потому, что Чоти Рани звучало достаточно театрально, но и потому, что к Пинки он относился по-особенному; Пратап всегда говорил, что она лучшая из лучших – просто маленькая королева.
Что касается Дипы и карлика Шиваджи, сына карлика, они бросили «Большой Голубой Нил». Шиваджи был достойным сыном Вайнода, то есть таким же решительным; что касается таланта Шиваджи, то молодой человек как акробат был лучше отца и, по крайней мере, не хуже Вайнода-клоуна. Благодаря своим способностям Шиваджи добился того, что его с матерью взяли в «Большой Королевский цирк», – это, несомненно, было шагом вперед по сравнению с «Большим Голубым Нилом».
