пор ты балуешься водочкой?
– Это Фёдор Андреевич любитель, – ответила Зофия.
– Уж получше, чем ссаки пить, – пробубнил Фёдор, наливая заново уверенной рукой.
В голове злорадно расхохоталась Инна. Фёдору стало тоскливо. Он выпил из двух рюмок и попробовал расправить плечи.
– И вам здравствуйте, – противно улыбнулся Борщевиков. – Читаю, между прочим, ваш роман. Местами неплохо. Думаю взять кое-что для моих чтений. Денег вам предложить не могу. Но вы же не откажете ради искусства?
– Ради искусства я бы не отказал, конечно, – сказал Фёдор.
– Вот и замечательно. Зизи, а твой муж вообще-то знает, что ты ходишь на свидания? – спросил Борщевиков.
«Муж. У нее муж есть», – подумал Фёдор.
Зофия посмотрела в окно, повернулась к Борщевикову:
– Вова, с Фёдором Андреевичем у нас деловая встреча.
– Фёдор Андреевич – не Фёдор Михайлович, – сказал Борщевиков, ухмыляясь. – Что же за дела у вас, если не секрет?
– А вот поспорили, сможет ли он выпить литр.
Борщевиков сделал глоточек из своего бокала, облизнул верхнюю губу.
– На что спорили?
– На мою честь, конечно.
Фёдор понимал, что это все шуточки, но его вдруг кинуло в жар. «Литр, – подумал он. – Да легко».
– А если Фёдор Андреевич не осилит? Тогда что? – спросил Борщевиков.
– Тогда он напишет про меня роман. Напишете же?
За окном что-то хлопнуло. Виляя, промчалась замызганная «девятка». Следом бежал человек, на ходу стреляя из пистолета.
– Чикаго тридцатых, – сказал Фёдор.
– Петербург, девяносто третий год, – ответила Зофия.
– Может, кино снимают? – предположил Борщевиков. – Надо посмотреть.
Но с места не сдвинулся. Фёдор выпил из двух рюмок и встал.
– Не геройствуйте, подстрелят еще, – сказала Зофия.
– Да я в туалет, – ответил он.
– Туалет сломан, – подал голос бородач. – Но если пописать надо, можно в раковину. Только смойте хорошенько из крана.
Фёдор сел.
– А вот есть такие туалеты в некоторых заведениях, там в кабинке отверстие, суешь туда член, и тебе сосут, – сказал Борщевиков. – Правда, не видно кто. Но от этого ощущения только острее.
– Что, бывал там? – спросила Зофия.
– Да так, рассказывали, – пожал плечами Борщевиков. – Говорят, многие студенты этим подрабатывают. Пенсионеры тоже.
Фёдор снова выпил. Заметил, что водки уже прилично убавилось.
– Закусили бы, – сказала Зофия.
– А по правилам вашего спора можно закусывать? – спросил Борщевиков.
Фёдор сунул в рот отвратительный, слишком соленый мягкий огурец и раскусил. Немножко брызнуло рассолом. Борщевиков брезгливо скривился.
– Если не возражаете, я хотел бы посмотреть, чем ваш спор закончится.
Фёдор открыл глаза. Он лежал на диване в дальней комнате. За окном, из которого выпрыгнул псих, было пасмурно. И, как всегда, непонятно: утро сейчас, день или вечер. Привычно нащупав в карманах смартфон и бумажник, Фёдор осторожно сел. В голове тут же загрохотала артиллерия. И проклятая птица заколотилась пуще прежнего. Кое-как он достал сигареты, хотя знал, что первая же затяжка лишь добавит птице ярости. Но закурил и посмотрел на часы. Было позднее утро. Последнее, что Фёдор запомнил – он выливает в рюмку остатки из второй бутылки и медленно выпивает, глядя Зофии в глаза. Сок стоит нетронут. Борщевиков, ухмыляясь, говорит:
– Зизи, кажется, ты проиграла свою честь.
Дальше – знакомая тьма. Будто смерть для неверующего.
От нахлынувшей дурноты комнату перекосило. Фёдор виновато затушил окурок об пол и прошаркал в коридор. Сначала он увидел женскую куртку на вешалке, а под ней маленькие кроссовки. Затем услышал, как в туалете спустили воду. Вышла Зофия, спросила на ходу:
– Проснулись? Как самочувствие?
Ответить Фёдор не успел. Она закрылась в ванной. Держась за стены, он добрался до кухни. Заглянул в холодильник, распахнул шкафчики. Лечиться, конечно, было нечем. Фёдор опустился на табуретку, дрожащими руками сжал дрожащие колени.
– Так как самочувствие? – повторила Зофия, усаживаясь напротив. – Вы стонали во сне.
Фёдор с трудом извлек из себя единственное слово:
– Плохо.
– Да уж вижу, – сказала она. – Я осталась приглядеть за вами. Мало ли что. Рвотой, например, захлебнетесь.
Он выковырнул второе слово:
– Спасибо.
– Все-таки вы алкоголик.
Спорить не было сил, желания и смысла. К тому же Фёдор собирался с силами для главной, как ему сейчас думалось, речи в своей жизни. Начало не задалось.
– М-м-м-м-м, – выдал он. – В-в-в-в-в…
Зофия внимательно смотрела.
«Такого цирка она, наверно, никогда не видала», – прозвучало в голове. И показалось, что это поганая птица научилась говорить.
Фёдор подержал челюсти сжатыми, тяжко вздохнул, приоткрыл немножко рот.
– Вы меня выручили, спасибо.
– Нет, – сказала Зофия. – Это ведь я вас напоила. Какая-то дурь в голову ударила. Еще хотелось немножко вам отомстить.
«Да не перебивай ты! И так не могу говорить».
Чем он заслужил месть, уточнять не стал. И, немножко тявкая, продолжил:
– Еще р-раз вы-ы-ыр-р-р-ручите. Сходите, т-тут м-магазин р-рядом. Иначе ум-м-мру.
Она немного помолчала.
– Может, ну его? Перетерпите? Потом я вас к моему гипнотизеру отведу.
– Это смерть! – слабо выкрикнул Фёдор. – Во мне сейчас смерть сидит!
– Она во всех сидит, ждет, – сказала Зофия.
«Да еби твою мать, а!»
– Ладно, подождите.
– Побыстрее только.
Хмыкнув, Зофия вышла и спустя минуту вернулась с «чекушкой». Поставила на стол перед Фёдором:
– Это от Вовы. Он сказал, точно без этого не обойдетесь.
Фёдор в этот момент готов был расцеловать Борщевикову ноги. Но открыть водку он, конечно, не мог.
– Поможете?
– Что? Открыть?
– И налить куда-нибудь.
Зофия открутила пробку, налила половину кофейной чашки.
– Выпить сами сможете? Вас, как эпилептика, трясет.
– Смогу, конечно.
В этом он сильно сомневался. Но просить красивую девушку вливать водку в его воняющую перегаром и куревом пасть Фёдор не осмелился. Он положил руки на стол, медленно подвинул к чашке и обхватил. Часть водки тут же выплеснулась. Он убрал руки, вдохнул и выдохнул. Наклонился, собираясь схватить чашку зубами за стенку и закинуть водку в рот. И чуть не перевернул чашку подбородком.
– Господи, – сказала Зофия. – Вы в большой беде.
– Там тарелка в шкафчике. Налейте в нее.
Зофия достала и налила. Фёдор нырнул лицом в водку и, возя тарелкой по столу, стал всасывать. Часть попала в ноздри. Носоглотку стало драть. Все это не имело значения. Фёдор высосал и вылизал все до капли. Некоторое время лежал лицом в тарелке, чувствуя, как по телу расползается блаженство.
– Фёдор Андреевич, – позвала Зофия. – Вы живы?
Он ухмыльнулся в тарелку и выпрямился. Вытер лицо.
– Во мне теперь жизни больше, чем во всех роддомах, вместе взятых.
– О, раз метафоры пошли в ход, значит, все в порядке, – сказала Зофия. – Тогда пойду.
– Погодите, посидите немного. Может, кофе вам сделать?
Она пожала плечами:
– Ну сделайте. Могу и посидеть немного.
Фёдор снова порылся в шкафчиках, вспомнил,
