Да и зачем он нужен, тамада? Вести стол будет юбиляр, это верней.
Пандемию постепенно изживали, но Вера с Яриком намеревалась оставаться в Поворотихе до глубокой осени. Хотя Антонина что ни день уговаривала её зазимовать в деревне.
– Здесь ток жизни спокойнее, тревог меньше. В городе-то зараза ещё гуляет, только и смотри в оба, без оглядки шагу не ступишь, придётся по одной половице ходить да на цыпочках. Москва! Скажи, пожалуйста, какое царство тридевятое.
Однако подтверждённое вторичным звонком приглашение на синягинское торжество спутало все планы. И за неделю до назначенной даты Донцов перевёз семью в московскую квартиру.
Вера всегда была хороша собой, а за лето на вольном воздухе и вовсе расцвела, наливчатая. Но готовясь к выходу в свет, как она шутила, к первому балу Наташи Ростовой, посчитала нужным записаться на нужный день в известный салон красоты «Долорес», в арбатских переулках.
Дамский мастер, вернее, мастерица, предварительно спросила:
– Вам каре-каскад цвета блонд?
– Что, что?
– Это причёска Волочковой, очень эффектно.
Но Вера только рассмеялась.
Чтобы дать дочери простор для бытовой суеты, к Донцовым временно перебралась Катерина, до умильных слёз скучавшая по внуку. Виктора выселили из спальни, перевели в кабинет.
Как и раньше, он много мотался по делам, но был предельно осторожен, особо надёжную с угольным фильтром маску почти не снимал, за руку ни с кем не здоровался и держал в машине флакон антисептика, которым протирал руки после каждой встречи. За день до поездки к Синягину они с Верой прошли платный ускоренный тест на ковид.
– Мы же цивилизованные люди! – смеялась Вера и по памяти цитировала «Этюды о природе человека» великого Мечникова: свобода не прививаться от оспы уйдёт вместе с развитием цивилизации. – Свобода уйдёт!
Всё шло бы распрекрасно, если бы Донцову ради душевного спокойствия жены не приходилось тщательно скрывать от неё крупные неприятности.
На Ростовском заводе беда как худо. Помимо станков там клепали мелочь для гигантов типа «Газпрома». Но монстры не работали с мелюзгой напрямую – хлопотно. Проще – через фирму посредника, которой сбрасывали мелочёвку на аукционах. Фирма размещала заказ, а «Газпром» обязан в месяц оплатить поставку. Однако платежи шли через два-три месяца, и никаких процентов за просрочку не насчитывали. А ведь срок расчёта фирмы с заводом тоже месяц, тут вынь да положь. Но где деньги, Зин? Получалось, что монстры экономики, задерживая оплату, как бы зарабатывали на процентах, пуская мелкую сошку по миру, ибо посредники часто банкротились. Можно было, конечно, подать на «Газпром» в суд – да куда лилипуту заводить тяжбу с Гулливером? Только и остаётся, что по матушке пустить после стакана горькой, по всем падежам просклонять.
В такую западню угодил и Донцов. Один заказ выполнил, другой взял под договор, надеясь удержаться на плаву среди бурных пандемических волн. Но «Роснефть» тянула с оплатой поставки – для неё это микронная сделка, не уследишь. Посредник в ногах у Донцова валялся, сорок сороков наговорил, об заклад бился, умоляя «слегка обождать», не подавать в суд. Потому Власыч и взял кредит под обязательство не сокращать рабочих – тогда кредит спишут. Но – вот тебе раз! – другой посредник, от «Норникеля», затянул с переводом 30-процентной предоплаты для закупки исходных материалов – ждёт просроченного платежа за предыдущую поставку. А без металла что сделаешь? Жуть: люди без работы, без заработка, а впереди маячит выплата кредита из-за сокращений.
Всё кувырком!
Донцов волчком крутился, выкарабкиваясь из негаданной западни, куда засадила его небрежность экономических первачей. Он с ног сбился, а им всё сходит с рук. Пора, пора хозяйственные споры разрешать по правилам – не по понятиям. Где-то на верхах, чувствовал Власыч, чутко наблюдавший за повадками власти, механизм управления, заржавевший при медведевской спячке, но протёртый Путиным мишустинской смазкой, поскрипывая, начинал набирать обороты. На верхах! А внизу, где копошился и колотился Донцов, безуспешно сводя дебит с кредитом, пока всё по-прежнему. Вспомнил, как Жору Синицына позвали для совета в министерство, но министерские – это всё ж верха, там ещё куда ни шло, уже чешутся. А на донцовском уровне – средний возраст, средний класс – правит своя арифметика разнузданной управленческой стихии, въевшаяся в былые годы первоначального накопления. Никто никому ничего! Дважды два – больше пяти! Каждый берёт своё по чину, как наставлял Городничий в «Ревизоре».
По натуре осмотрительный в бизнесе, Донцов клял себя за то, что на сей раз недосмотрел, был необузданно не осторожен, подавшись общим настроениям. Хотя у многих в условиях пандемии дела встали, хотя все захлёбывались в текущих заботах, люди не могли не замечать, что власть, наконец, перестала под барабанную дробь многократных, под копирку обещаний переливать из пустого в порожнее, языки мозолить, а начала принимать ясные и быстрые решения. К тому же ковид, притормозивший экономику, заметно ускорил кадровые аппаратные обновления, что тоже укрепляло веру в завтрашний день. Но на Донцова – только руками развести! – беда наскочила как бы со стороны, даже с тыла, из душных спёртых, ещё не проветренных полуподвальных коридоров прежней управленческой махины.
По рассказам старших он знал, что на заре перестройки первые дельцы-рыночники на скорую руку, второпях дробили, растерзывали крупные заводы, превращая их в скопище разномастных кооперативов. Тот разбой, негласно поощряемый сверху, насмерть губил производство, зато позволял лихо обогатиться. Теперь, словно в отместку, корпорации-крупняки гнобили средний бизнес, подавляя его своим равнодушием и необузданным эгоизмом, оголтелой жаждой прибыли.
И после синягинского тожества, где, среди прочего, вспоминали и о приметах былого времени, возбуждённый Донцов не удержался, ляпнул жене про сложности своего бизнеса – разумеется, в мягком варианте, не упоминая об истинном драматизме ситуации, как бы с рельсов не сойти. Вера, тоже вдохновлённая застольными дебатами, по-настоящему не врубилась в суть дела, ответила с безоглядным оптимизмом:
– Витюша, ты у меня сильный! А уж вместе, ты знаешь, мы всё переможем. – И с разбегу, совсем-совсем не к месту вспомнила Бродского: – Есть у него такие строки: «Когда позади много горя, сядь в поезд, высадись у моря».
Но мысленно тут же осеклась. С ранних безотцовских лет мама, вероятно, имея на то жизненные основания, твердила ей, что всуе никогда нельзя поминать недобрые приметы, поговорки, вообще любые горести. Так устроен этот лучший из миров, что они имеют свойство оборачиваться пророчествами.
У Веры аж сердце упало, сразу пошла на попятную:
– Извини, Витюша, за эту дурацкую присказку. Сама не знаю, чего она у меня с языка сорвалась.
Но слово было сказано.
Эта памятная перемолвка случилась уже после званого синягинского обеда. А утром той
